Часы без циферблата или полный энцефалит

Обновлено: 27.03.2024

К родителям возвращаться в её планы не входило, да и виделись они редко. Сняла комнату опять же в заброшенной коммуналке с девочкой, которую знала по курсу; близки не были, но проживать совместно можно, и деньги за жильё пополам. Учёба и зубрёжка отнимали всё свободное время, пошла работать – посвободней стала, а куда податься, не знает. В её возрасте все о замужестве думают, а то и детей имеют.

Света мужикам не нравилась – холодная и не красавица. Тощая, кожа да кости! Лифчик в универмаге подобрать не могла: не делают чашечки такого размера! Приходилось в детском отделе майки мальчишеские покупать, которые начисто грудь плоской делали, словно нет её вовсе, а подкладывать что-нибудь для вида не в её правилах было: что есть, то есть.

Самое интересное, что никакой влюблённости у неё и в помине не было, но цель есть цель, и очень надоело в коммуналке жить. Вдвоём они быстро на ноги встанут!

И вот так, тихо-тихо, не торопясь, дошло дело до того, что в гости к себе пригласила; уже сама могла комнату оплатить и коммуналку поприличней имела – соседей вдвое меньше. Пётр на чай шёл и просто посмотреть, как сослуживица живёт, не мог отказать, уж больно зазывала. А она целый концерт закатила со слезами и заламыванием рук, словно по Станиславскому, правдоподобно, что любит и жизни своей без него не мыслит. Пётр Алексеевич сначала успокаивать бросился, а потом и сам не понял, как на её узкой железной кровати оказался, и уместился ведь со своими немалыми габаритами. На следующий день прятался от Светланы, не хотел на глаза попадаться, а что дома пережил, только ему ведомо, стыдно было невероятно.

Светочка не отступила, хоть и потеряла свою девственность без особого желания, – продолжила охоту на строптивого Петра Алексеевича. Вскоре опять случай выдался – маленький сабантуй в честь дня рождения заведующей поликлиники. Может, от пары рюмок водки или ещё чего-то потянуло Петра на подвиги, и опять он очутился в комнатёнке у Светланы, которая предусмотрительно поменяла скрипучую железную односпальную кровать на добротную широкую тахту, хоть и заняла она почти всё пространство, и круглый стол с двумя стульями с середины комнаты перекочевал к самой стене, впритык к платяному шкафу. На этот раз чувствовала она себя поуверенней и такое вытворяла, что сама себе удивилась, какая-то чертовщина полезла, и откуда взялась! Видно, в голове сидела, выхода не находила!

Теперь Пётр Алексеевич частенько не домой после работы торопился, а к Светочке – ненадолго. Жену заранее предупреждал, чтоб с работы за ним не заезжала – задержится подхалтурить. Лютик ждала и, если бы кто-то сказал, что Пётр, её Петенька, шашни завёл на стороне, никогда бы не поверила, даже если бы своими глазами увидела, решила бы – померещилось. Она давно замечала, что ходит он как не свой, и разговаривать почти перестали, и редко когда улыбнётся, слово камень на душе какой. Расспросить хотелось, но понимала: замкнулся Петюша, надо ждать, пока сам всё расскажет. А Пётр Алексеевич молчал – не было сил смотреть на дорогую сердцу растерянную Летицию, предательство и ложь не давали покоя ни днём ни ночью.

© Ирина Оганова, 2020

Часы без циферблата, или Полный ЭНЦЕФАРЕКТ - i_001.jpg

Все жильцы дома номер 8 по улице Ветеранов, что на юго-западе Ленинграда, знали – в квартире 22, на третьем этаже хрущёвки, проживает настоящий тиран. И имя этой нелюдимой молодой дамочки, с вечно надменным выражением лица, самое что ни на есть обычное – Светлана Васильевна Спиридонова.

Жила она не одна, а с переспелым мужчиной, похожим на поникший холщовый мешок – скорее всего, сказывались годы, проведённые в одних стенах с малоприятной женщиной, и по всему было заметно, что полностью зависит от её непростого нрава. Пётр Алексеевич даже здоровался странно, словно извинялся, пряча близорукие глаза за толстыми стёклами очков.

Кто-то разнёс слух, что в законном браке они не состояли, просто сожительствовали, фамилии-то разные. Совсем недавно переехали на Ветеранов, и их маленькая дочка Танюша ходила в детский сад неподалёку. Соседи каждый будний день видели, как Светлана Васильевна выходила из парадной ровно в 8 утра, крепко держа Таню за руку. Отводила дочку в садик, а потом ехала в районную поликлинику, где работала гинекологом, отчего и знали её многие лично.

Всем было ясно: лупит она своего ребёнка, а за что – непонятно, хорошая девочка, тихая, с копной белокурых кудрей и, как ни странно, большими карими глазами. Одно смущало – приличный сколиоз, какая-то врождённая патология, отчего соседям вдвойне было жаль Танечку. Правда, про Петра Алексеевича ничего плохого сказать не могли, по всему было видно – в дочке своей души не чает и о многом не догадывается. Кто же захочет в чужую семью лезть? Сами разберутся.

Светлана выросла в неблагополучной семье тихих алкоголиков. Нет, родители не были тунеядцами и работали на Кировском заводе. Отец пил всегда, а мама пристрастилась вслед за ним. По-своему они были даже счастливы: исправно вдвоём ходили на завод и квасили вечерами. Как они ухитрялись каждый день вставать в семь утра, Свете было неведомо. О дочери особо не пеклись – сыта, обута и слава богу.

Светлана и сама к знаниям тянулась, только ненавидела всё вокруг себя: и коммуналку облезлую, и их комнатку 25-метровую на четверых в промзоне на Лиговском проспекте, и вечно осоловевшие лица пьяненьких родителей. Она и училась отлично, чтобы, упаси господи, классная не надумала домой прийти. На собраниях только бабушка присутствовала, и никто и догадаться не мог, в каких условиях ей жить приходилось.

Школу с золотой медалью окончила, в Первый мед поступила. Хотела в общагу переехать, так бабулю не оставить – ближе не было человека. Когда на третьем курсе училась, сердце бабушки остановилось – из-за сына, скорее всего. Отца один раз чуть с работы не выгнали, частенько выпивший стал выходить. Жалели, мужик-то в целом мировой и всю блокаду у станка на Кировском простоял. Света не долго с ними протянула, ушла в общагу. Стипендия есть, проживёт.

Порой ей так обидно становилось, что в неправильной семье родилась, казалось, свершилась какая-то чудовищная несправедливость, не её эта участь. В общежитии ещё девчонки попроще жили, кто откуда понаехал, и не из сильно обеспеченных. А на курсе, да и во всём меде, полно было из хороших семей. Им она сильно завидовала, и раздражали они её прилично, особенно тем, что учились посредственно. Не надо выживать, как ей! Мучительно думала, какую специализацию выбрать: стоматологию или гинекологию – только там самые подарки от пациентов. А хирургам вечно бутылку коньяка прут! Света алкоголь на дух не переносила и поддатых тем более.

После института по распределению не уехала в тьмутаракань, в Ленинграде осталась, в родильный дом определили – в Снегирёвку на улице Маяковского, в самом центре. Видно, не все хорошие места по блату раздавали, и её красный диплом силу имел.

К родителям возвращаться в её планы не входило, да и виделись они редко. Сняла комнату опять же в заброшенной коммуналке с девочкой, которую знала по курсу; близки не были, но проживать совместно можно, и деньги за жильё пополам. Учёба и зубрёжка отнимали всё свободное время, пошла работать – посвободней стала, а куда податься, не знает. В её возрасте все о замужестве думают, а то и детей имеют.

Света мужикам не нравилась – холодная и не красавица. Тощая, кожа да кости! Лифчик в универмаге подобрать не могла: не делают чашечки такого размера! Приходилось в детском отделе майки мальчишеские покупать, которые начисто грудь плоской делали, словно нет её вовсе, а подкладывать что-нибудь для вида не в её правилах было: что есть, то есть.

Самое интересное, что никакой влюблённости у неё и в помине не было, но цель есть цель, и очень надоело в коммуналке жить. Вдвоём они быстро на ноги встанут!

И вот так, тихо-тихо, не торопясь, дошло дело до того, что в гости к себе пригласила; уже сама могла комнату оплатить и коммуналку поприличней имела – соседей вдвое меньше. Пётр на чай шёл и просто посмотреть, как сослуживица живёт, не мог отказать, уж больно зазывала. А она целый концерт закатила со слезами и заламыванием рук, словно по Станиславскому, правдоподобно, что любит и жизни своей без него не мыслит. Пётр Алексеевич сначала успокаивать бросился, а потом и сам не понял, как на её узкой железной кровати оказался, и уместился ведь со своими немалыми габаритами. На следующий день прятался от Светланы, не хотел на глаза попадаться, а что дома пережил, только ему ведомо, стыдно было невероятно.

Часы без циферблата, или Полный ЭНЦЕФАРЕКТ


Все жильцы дома номер 8 по улице Ветеранов, что на юго-западе Ленинграда, знали — в квартире 22, на третьем этаже хрущёвки, проживает настоящий тиран. И имя этой нелюдимой молодой дамочки, с вечно надменным выражением лица, самое что ни на есть обычное — Светлана Васильевна Спиридонова.

Жила она не одна, а с переспелым мужчиной, похожим на поникший холщовый мешок — скорее всего, сказывались годы, проведённые в одних стенах с малоприятной женщиной, и по всему было заметно, что полностью зависит от её непростого нрава. Пётр Алексеевич даже здоровался странно, словно извинялся, пряча близорукие глаза за толстыми стёклами очков.

Кто-то разнёс слух, что в законном браке они не состояли, просто сожительствовали, фамилии-то разные. Совсем недавно переехали на Ветеранов, и их маленькая дочка Танюша ходила в детский сад неподалёку. Соседи каждый будний день видели, как Светлана Васильевна выходила из парадной ровно в 8 утра, крепко держа Таню за руку. Отводила дочку в садик, а потом ехала в районную поликлинику, где работала гинекологом, отчего и знали её многие лично.

Всем было ясно: лупит она своего ребёнка, а за что — непонятно, хорошая девочка, тихая, с копной белокурых кудрей и, как ни странно, большими карими глазами. Одно смущало — приличный сколиоз, какая-то врождённая патология, отчего соседям вдвойне было жаль Танечку. Правда, про Петра Алексеевича ничего плохого сказать не могли, по всему было видно — в дочке своей души не чает и о многом не догадывается. Кто же захочет в чужую семью лезть? Сами разберутся.

Светлана выросла в неблагополучной семье тихих алкоголиков. Нет, родители не были тунеядцами и работали на Кировском заводе. Отец пил всегда, а мама пристрастилась вслед за ним. По-своему они были даже счастливы: исправно вдвоём ходили на завод и квасили вечерами. Как они ухитрялись каждый день вставать в семь утра, Свете было неведомо. О дочери особо не пеклись — сыта, обута и слава богу.

Светлана и сама к знаниям тянулась, только ненавидела всё вокруг себя: и коммуналку облезлую, и их комнатку 25-метровую на четверых в промзоне на Лиговском проспекте, и вечно осоловевшие лица пьяненьких родителей. Она и училась отлично, чтобы, упаси господи, классная не надумала домой прийти. На собраниях только бабушка присутствовала, и никто и догадаться не мог, в каких условиях ей жить приходилось.

Школу с золотой медалью окончила, в Первый мед поступила. Хотела в общагу переехать, так бабулю не оставить — ближе не было человека. Когда на третьем курсе училась, сердце бабушки остановилось — из-за сына, скорее всего. Отца один раз чуть с работы не выгнали, частенько выпивший стал выходить. Жалели, мужик-то в целом мировой и всю блокаду у станка на Кировском простоял. Света не долго с ними протянула, ушла в общагу. Стипендия есть, проживёт.

Порой ей так обидно становилось, что в неправильной семье родилась, казалось, свершилась какая-то чудовищная несправедливость, не её эта участь. В общежитии ещё девчонки попроще жили, кто откуда понаехал, и не из сильно обеспеченных. А на курсе, да и во всём меде, полно было из хороших семей. Им она сильно завидовала, и раздражали они её прилично, особенно тем, что учились посредственно. Не надо выживать, как ей! Мучительно думала, какую специализацию выбрать: стоматологию или гинекологию — только там самые подарки от пациентов. А хирургам вечно бутылку коньяка прут! Света алкоголь на дух не переносила и поддатых тем более.

После института по распределению не уехала в тьмутаракань, в Ленинграде осталась, в родильный дом определили — в Снегирёвку на улице Маяковского, в самом центре. Видно, не все хорошие места по блату раздавали, и её красный диплом силу имел.

К родителям возвращаться в её планы не входило, да и виделись они редко. Сняла комнату опять же в заброшенной коммуналке с девочкой, которую знала по курсу; близки не были, но проживать совместно можно, и деньги за жильё пополам. Учёба и зубрёжка отнимали всё свободное время, пошла работать — посвободней стала, а куда податься, не знает. В её возрасте все о замужестве думают, а то и детей имеют.

Света мужикам не нравилась — холодная и не красавица. Тощая, кожа да кости! Лифчик в универмаге подобрать не могла: не делают чашечки такого размера! Приходилось в детском отделе майки мальчишеские покупать, которые начисто грудь плоской делали, словно нет её вовсе, а подкладывать что-нибудь для вида не в её правилах было: что есть, то есть.

Самое интересное, что никакой влюблённости у неё и в помине не было, но цель есть цель, и очень надоело в коммуналке жить. Вдвоём они быстро на ноги встанут!

И вот так, тихо-тихо, не торопясь, дошло дело до того, что в гости к себе пригласила; уже сама могла комнату оплатить и коммуналку поприличней имела — соседей вдвое меньше. Пётр на чай шёл и просто посмотреть, как сослуживица живёт, не мог отказать, уж больно зазывала. А она целый концерт закатила со слезами и заламыванием рук, словно по Станиславскому, правдоподобно, что любит и жизни своей без него не мыслит. Пётр Алексеевич сначала успокаивать бросился, а потом и сам не понял, как на её узкой железной кровати оказался, и уместился ведь со своими немалыми габаритами. На следующий день прятался от Светланы, не хотел на глаза попадаться, а что дома пережил, только ему ведомо, стыдно было невероятно.

Светочка не отступила, хоть и потеряла свою девственность без особого желания, — продолжила охоту на строптивого Петра Алексеевича. Вскоре опять случай выдался — маленький сабантуй в честь дня рождения заведующей поликлиники. Может, от пары рюмок водки или ещё чего-то потянуло Петра на подвиги, и опять он очутился в комнатёнке у Светланы, которая предусмотрительно поменяла скрипучую железную односпальную кровать на добротную широкую тахту, хоть и заняла она почти всё пространство, и круглый стол с двумя стульями с середины комнаты перекочевал к самой стене, впритык к платяному шкафу. На этот раз чувствовала она себя поуверенней и такое вытворяла, что сама себе удивилась, какая-то чертовщина полезла, и откуда взялась! Видно, в голове сидела, выхода не находила!

— Не смей о ней плохо говорить! Она золотой человек! Не смей!

Вот сейчас и посмотрим, какой она золотой человек! Было девять вечера. Точно пришёл! Скоро концерт на канале Грибоедова начнётся!

Свой телефон Пётр не давал и звонил только с работы или с улицы. Правда, Светлана его в регистратуре тайком подглядела и даже несколько раз звонила и в трубку молчала, а на другом конце думали, что не соединилось.

Можно подумать, не слышно, что дышит кто-то!

Во всяком случае, Петя никогда не спрашивал, она ли это. Сама бы никогда не призналась, расчёт имела, что эта дура наконец-то глаза раскроет и включит воображение — поймёт, что у её Петеньки давно баба завелась и с последствиями. Захотелось ещё раз набрать, подышать в трубку ради смеха — не стала, очень уж очевидно будет.

На следующий день выходила в утро, полно записи: и в коридоре на стульях, и просто стоя ожидали своей очереди женщины, каждая со своей проблемой. Светлане было не до них, она монотонно выполняла свою работу, а в душе — тревога и беспокойство. Пётр ни разу не проявил своего присутствия, будто его и не было никогда в помине.

Пётр Алексеевич так и не появился, хотя на работе был — в регистратуре девчонки сказали и между собой переглядывались:

— приём закончил и убежал, спешил куда-то…

Дома Пётр Алексеевич пошёл в отказ и категорически заявил, что всё, о чём поведала чокнутая Светлана, — чистая ложь и с ней его ничего не связывает. Да она уже длительное время не даёт ему прохода! И он было успокоился, когда увидел, что та в положении, но, видно, недооценил эту странную особу. И все на работе знают, что она не в себе! Таких лечить надо!

Он так убедительно возмущался, что Летиция, несмотря на здравый смысл, с радостью приняла все Петины заверения и даже как вариант предложила сменить работу.

— Неужели такое бывает?! Ну как же можно быть беременной от одного и ссылаться на другого?! Это же полная несуразица! Ты точно всё мне рассказал?

Она пристально всматривалась в его глаза и понимала: у неё есть только один выход — поверить. Желания что-либо выяснять и ставить слова мужа под сомнение не было — наверное, от страха. Конечно, неприятно. Коли эта девица нагло заявилась к ним домой, значит, и на работе у Петра все об этом судачат. Ситуация выглядела несимпатичной, хотелось выкинуть её из головы. В поликлинику к нему она больше не пойдёт, во всяком случае, пока не стихнут сплетни.

По-любому всё казалось странным, словно не с ними происходит. Никогда ничего подобного не случалось, всегда жили душа в душу, и много интересов общих, и друзей разных, дом, дача в Разливе родительская, горки с цветами, кусты смородины с крыжовником. Детей иметь не сложилось, два раза подряд внематочная — и стала она пустоцветом. Ей хотелось из детского дома малыша взять, Пётр был категорически против.

— Нет — значит, нет, и не будем к этому вопросу возвращаться, нам и вдвоём хорошо.

— Ты ребёночка-то к нам пропиши, и в очередь на жильё встать сможем, глядишь, и дадут быстро. И от бабушки домик остался. Кому он, правда, нужен, развалюха совсем… А то, может, к нам переедешь? Я в этом году на пенсию выхожу, подсоблю как-никак. Что тебе одной среди чужих маяться? А тут всё детство твоё прошло, — мать по-доброму улыбалась своим почти беззубым ртом, отчего мурашки у Светы побежали — скорее, от нехорошей жалости к этой глупой женщине, которая добровольно себя до такого состояния довела.

Отец молча сидел за столом и в разговор не вмешивался, уставился в телевизор и по-хозяйски нервно подливал водочку.

— Ну что вы за стол не садитесь? Расположитесь и кудахтайте, сколько влезет… Выпьешь чуток, праздник никак?!

Не дождавшись ответа, чокнулся по обычаю с верной спутницей, влил в себя рюмку, скривился для порядка и затолкал в рот большой кусок слегка подветренной ветчины — видно, со вчерашнего застолья осталась.

Никуда она, конечно, не переедет, ребёнка непременно к ним пропишет, больше некуда, а жить отдельно будет.

После праздников ещё неделю проработала, декрет оформила. Несколько раз подходила к кабинету, где Пётр Алексеевич принимал, поговорить хотела, но так и не решилась. Много было способов на него повлиять или просто райскую жизнь устроить — не время. А что мучается он и страдает, была уверена.

Пётр действительно страдал и корил себя, что вляпался в такую непростую историю. Вздохнул немного, когда Светлана в декрет ушла, но до конца не отпустило, и дома неуютно стало, живёт и не живёт. Был у него близкий друг Толян ещё с молодости, по соседству жили. Толя мореходку окончил, капитаном на грузовом ходил, и рейсы долгие: и на полгода, и больше. Гулёна ещё тот, мужик видный, но семью превыше всего ставил, особенно детей Машеньку и Михаила. Был у них обычай: как только из длительного рейса причалит, первым делом — к другу закадычному. Летиция ему рада, балагур и душа компании, всегда с интересными историями. Если выпадало на празднике ему в Ленинграде быть, всей семьёй к ним приезжали, допоздна сидели, молодость вспоминали. Вот и на этот раз сразу чуть ли не с трапа другу позвонил:

— Ну что, старик, завтра к вечеру заеду, поляну накрывай!

Лютик с вечера всего наготовила — знала, как дороги Петеньке эти встречи, а сама предупредила, что в музее задержится, не отвертеться, выставку русских передвижников готовит.

Анатолий мрачный стал, долго не знал, что ответить на такое признание.

— Ну ты и вляпался! Что гулял, дело обычное, сам грешу. Но чтобы до такого довести! Видно, баба тебе непростая попалась. У меня у второго помощника такая же ситуация. Правда, та ничего не хотела: сама рожу, сама воспитаю, нет претензий. У твоей расчёт есть, уверен. Понимает, что детей нет и всё такое. Не отстанет от тебя. И оставлять её с ребёнком тоже не дело. Помогать по-любому надо! Сможешь спать спокойно, зная, что твоя кровь где-то живёт, и ты вот так отстранился, вроде как ни при чём?

— Нет! Не смогу! — Пётр Алексеевич тяжело вздохнул. — Не люблю я её! Что на меня нашло?! Чёрт попутал! Ведь знал, что нельзя на работе такое разводить. Как так всё получилось?! Не вернуть ничего назад, придётся платить за грехи свои и ценой немалой. По улице иду, малыша увижу, сердце плачет. Сколько раз представлял, как это будет, когда впервые на руки возьму! Дышать перестаю! Иногда прячу всё от себя за семью замками. Так куда там! Вылезает из всех щелей. Она сейчас в декрете, уже скоро месяц. А я понятия не имею, как она, в чём поддержка нужна?! Подлец я, Толян, как есть подлец, сам без отца вырос.

Целую неделю Пётр собирался с силами на что-нибудь решиться, потом в один день после работы не выдержал и, как ни было трудно, направился прямиком к Светлане. По дороге в кондитерскую заскочил купить что-нибудь к чаю и у цветочного остановился в раздумье, но цветы брать не стал, чтобы повода не давать к мыслям разным.

Светлана была дома и как ни в чём не бывало встретила его более чем радушно, без обид и выговоров. Выглядела она совсем неплохо, только непривычно поправилась и притихла беспомощно.

— Ну как ты? Последние недели дохаживаешь, тяжело, наверно? Что в консультации говорят? Всё нормально? — он огляделся. — Времени совсем мало осталось, а у тебя ничего не приготовлено, ни кроватки, ни коляски. Напиши список, что надо, я потихоньку со всем справлюсь. Только подробно пиши, сколько того, другого. Я ведь в этом совсем не понимаю. Вот давай садись, бери листок, ручку и пиши.

— Вот прямо сейчас? — Света закапризничала, как маленькая, и стала отыскивать тетрадку с чистыми листками. — Ты пиши, а я диктовать буду!

Часы без циферблата, или Полный ЭНЦЕФАРЕКТ

© Ирина Оганова, 2020

Все жильцы дома номер 8 по улице Ветеранов, что на юго-западе Ленинграда, знали – в квартире 22, на третьем этаже хрущёвки, проживает настоящий тиран. И имя этой нелюдимой молодой дамочки, с вечно надменным выражением лица, самое что ни на есть обычное – Светлана Васильевна Спиридонова.

Жила она не одна, а с переспелым мужчиной, похожим на поникший холщовый мешок – скорее всего, сказывались годы, проведённые в одних стенах с малоприятной женщиной, и по всему было заметно, что полностью зависит от её непростого нрава. Пётр Алексеевич даже здоровался странно, словно извинялся, пряча близорукие глаза за толстыми стёклами очков.

Кто-то разнёс слух, что в законном браке они не состояли, просто сожительствовали, фамилии-то разные. Совсем недавно переехали на Ветеранов, и их маленькая дочка Танюша ходила в детский сад неподалёку. Соседи каждый будний день видели, как Светлана Васильевна выходила из парадной ровно в 8 утра, крепко держа Таню за руку. Отводила дочку в садик, а потом ехала в районную поликлинику, где работала гинекологом, отчего и знали её многие лично.

Всем было ясно: лупит она своего ребёнка, а за что – непонятно, хорошая девочка, тихая, с копной белокурых кудрей и, как ни странно, большими карими глазами. Одно смущало – приличный сколиоз, какая-то врождённая патология, отчего соседям вдвойне было жаль Танечку. Правда, про Петра Алексеевича ничего плохого сказать не могли, по всему было видно – в дочке своей души не чает и о многом не догадывается. Кто же захочет в чужую семью лезть? Сами разберутся.

Светлана выросла в неблагополучной семье тихих алкоголиков. Нет, родители не были тунеядцами и работали на Кировском заводе. Отец пил всегда, а мама пристрастилась вслед за ним. По-своему они были даже счастливы: исправно вдвоём ходили на завод и квасили вечерами. Как они ухитрялись каждый день вставать в семь утра, Свете было неведомо. О дочери особо не пеклись – сыта, обута и слава богу.

Светлана и сама к знаниям тянулась, только ненавидела всё вокруг себя: и коммуналку облезлую, и их комнатку 25-метровую на четверых в промзоне на Лиговском проспекте, и вечно осоловевшие лица пьяненьких родителей. Она и училась отлично, чтобы, упаси господи, классная не надумала домой прийти. На собраниях только бабушка присутствовала, и никто и догадаться не мог, в каких условиях ей жить приходилось.

Школу с золотой медалью окончила, в Первый мед поступила. Хотела в общагу переехать, так бабулю не оставить – ближе не было человека. Когда на третьем курсе училась, сердце бабушки остановилось – из-за сына, скорее всего. Отца один раз чуть с работы не выгнали, частенько выпивший стал выходить. Жалели, мужик-то в целом мировой и всю блокаду у станка на Кировском простоял. Света не долго с ними протянула, ушла в общагу. Стипендия есть, проживёт.

Порой ей так обидно становилось, что в неправильной семье родилась, казалось, свершилась какая-то чудовищная несправедливость, не её эта участь. В общежитии ещё девчонки попроще жили, кто откуда понаехал, и не из сильно обеспеченных. А на курсе, да и во всём меде, полно было из хороших семей. Им она сильно завидовала, и раздражали они её прилично, особенно тем, что учились посредственно. Не надо выживать, как ей! Мучительно думала, какую специализацию выбрать: стоматологию или гинекологию – только там самые подарки от пациентов. А хирургам вечно бутылку коньяка прут! Света алкоголь на дух не переносила и поддатых тем более.

После института по распределению не уехала в тьмутаракань, в Ленинграде осталась, в родильный дом определили – в Снегирёвку на улице Маяковского, в самом центре. Видно, не все хорошие места по блату раздавали, и её красный диплом силу имел.

Читайте также: