Деревенская семейка папа болен малярией
Обновлено: 23.04.2024
С малых лет, сколько помню себя, я была без ума от родного отца. Умен, статный, силен. Меня с мамой любил, даже слишком, наверное… Идеальный мужчина, герой, о таком, как о муже уже, могут позже мечтать повзрослевшие девочки.
Десять мне тогда было всего, ни сестрички, ни братика… И втроем в одной маленькой комнате – в тесноте, но никем не обижены… К сожалению, мать оставляла нас часто одних, дней на пять или более уезжала в Москву… Замечала, что папа в те дни на меня как-то странно глядел, обнимал, целовал и поглаживал… И сама чаще льнула к нему… Раз нечаянно рукой прикоснулась к штанам и внизу живота у родимого ощутила торчащий незнакомый предмет – догадалась чуть позже, к чему, и была очень-очень взволнована, сказать можно, испугана…
Итак, снова с отцом дома только одни…
- Чаю сделать, Виленушка. – больно ласков опять. – Сам на кухню схожу.
- Не хочу ночью писать вставать.
- Ах, до сна еще пара часов.
- Ладно, папа, неси. Я уроки доделала, телевизор включу…
- Да, конечно, включи.
Хоть и много каналов, программ, а смотреть-то по сути и нечего. По второму сериал. Ну и ладно, и пусть… пусть и дальше герои целуются.
На подносе и в кружках уже папой налитый чай… Безо всяких сластей… Вкус какой-то другой… Марка, может, не та. Пить хотелось, пила…
- Позже тут уберу, - странный вид у родимого, будто кем-то испуганный. – Иди, доча, ко мне, сядь-ка мне на колени, голубушка…
Хоть меня и клонило ко сну, рано было в постель…
В телевизор таращились – все еще шел сериал… Закрывались глаза…
- Не тревожься, Виленушка, - голос папы уже далеко, - даже если уснешь, сам в постель уложу…
- Под подушкой пижама, учти, - нашла сил, чтоб напомнить ему…
Под подушкой, а в данный момент… под колготками трусики, и нет смысла их на ночь снимать…
Волны – руки того, кто меня очень-очень любил, усыпили-таки окончательно…
И проснулась, наверное, через двадцать минут… Руки-ноги не слушались, век раскрыть не могла… Телевизор молчал, горел все ж таки бра у кровати родителей, в чем была совершенно уверена… И дрожащие руки отца раздевали меня… Ба, стянули трусы, мои детские ножки раздвинули. И мужское дыхание обжигало меня, все, что ниже пупка… И вдруг губы его прикоснулись к писюлечке, к тем горячим губам, отчего начала мелко-мелко дрожать… И проник в мякоть щелки язык, и ласкал лепестки отвердевшие… И волна наслаждения окатила меня минут десять спустя, и я снова куда-то плыла, и, казалось, теряла сознание…
Утром все же раскрылись глаза… Отец, видно, уже на работу ушел… Нет на жопке и вправду трусов.
Сон мой вызван вчера был искусственно, в чае что-то подмешено. Вот чего я родимому ни за что не прощу. Как в глаза ныне будет смотреть, и как мне ныне с ним. Несерьезно, конечно, родителю малолетней дочурки своей тайком писю вылизывать, а с другой стороны… лишь бы было ему хорошо. Считать можно, что нам с ним на пару пригрезился замечательный сон. И пусть чаще такое случается.
Не прощу. Ах, простила уже.
И нашла я в аптечке снотворное, да, улику нашла… Не должна о всем этом узнать, разумеется, моя славная мать. В тот же вечер как раз и вернулась она…
- Как вы тут без меня.
- Замечательно, мамочка. Добрый папа за мной, как ребенком, ухаживал.
Как ребенком. Смешно. Ах, какая идиллия, они пили в тот вечер вино. Жаль, отцу не нужна…
- Пошли спать. – рановато надумали.
- Да, пожалуй, пора…
Слава Богу, легли… В двух шагах моя, кстати, кровать. С какой целью пылал каждый вечер ночник. Повернуться к стене. Нет, хотелось узнать, чем займутся родители… Ах, впервые такое во мне появилось желание.
- Дочь уснула. – отец. Наконец, наконец.
- Ага, - прошептала с волнением мать.
Слышен шелест ночнушки снимаемой, заворчал этак скромно диван… Открыть можно глаза…
- Давай вместе друг друга любить, - это он предложил, развернувшись в постели к ногам ненаглядной своей.
- Сама жажду оральной любви. Ложись на спину, миленький.
Боже мой, мама сверху устроилась, поднесла несерьезному свою попку к лицу, а сама, а сама… присосалась к тому, кто смотрел ей в лицо.
Ах, тотчас у меня засвербело внизу, и я стала отчасти участницей их безумной игры, приспустила пижамные штаники…
Через пару недель мама снова уехала, чего я, по известной причине, ждала… Не скажу, что ее ненавидела, все же не было прежней любви…
Ах, и чем от моих отличаются ее женские прелести. Только тем, что окутаны мхом, скрыты пышной копной. Правда в том, что когда-то сама из той тайной щели появилась на свет… Нужно помнить о том.
Может, чаю отцу на сей раз мне самой предложить. Нет, не надо наглеть.
Легла раньше обычного, и в одних лишь трусах…
- Не замерзнешь. – заботливый.
- Если что, ты согреешь меня.
- Если маме, Виленушка, не расскажешь о всем, перейди, спи в постели моей.
- И сам видишь, молчу. – намекнула, что знаю о всем. – И надеюсь, что ты не обидишь любимицу.
- Да, малышка, клянусь. – подскочил от волнения он.
- В таком случае разденься и ты. – уже лежа на ложе родителей, на их ложе любви.
Торопился мой славный и нервничал, упал рядом со мной, но был также в трусах… вниз тотчас одеяло спихнул…
Вот и я, наконец-то, в объятиях. Папа пылко мы расцеловывал: ушко, шейку, соски… И все ниже сползал потихонечку…
- Сними то, что мешает тебе, - подсказала ему.
- Да, голубушка, да. Согни ножки в коленях, пожалуйста… - как в ту ночь, его губы тотчас впились девичьи губки мои…
И я вскоре забилась в неистовстве – на сей раз можно было вскричать, сжимать пленнику голову, что с восторгом и делала…
- Твой черед снять, папуля, трусы! – придя малость в себя, второй раз подсказала ему. – Покажи, чем ты сделал меня. В благодарность и в ротик эту штучку возьму.
- Ах, Вилен, я твоим драгоценным цветком все еще не насытился.
- Замечательно, здорово! Будем, значит, друг друга ласкать.
Чем он сделал меня… Едва в ротик головка вошла. И он тверд у отца, и безумно волнующий, как язык, снова в щелке заплававший…
Раз уж папина орган плодородия во мне, то могла бы подобные радости, у самой лишь бы было желание, подарить и мамуле своей. В благодарность за то, что меня родила. Увы, слишком уж это безнравственно.
Танец страсти, безумия, к утру только закончился – мы с отцом обессилели, нужно было немного поспать… Вся неделя, считай, в таком ритме прошла… Слава Богу, вернулась родимая.
- Что случилось, голубушка? – обратилась ко мне озабоченно. – У тебя под глазами круги.
- Все нормально, мамулечка! Ночью плохо спала.
Жаль, конечно, партнера наших диких практически сексуальных забав. Мной и так весь замученный, с женой должен еще провести ночку пылкой любви. На сей раз не хотелось подглядывать…
Прошло годика три, мне тринадцать исполнилось… И уже с округленными грудками, с волосами внизу живота… Папа, кстати, любил их причесывать, иногда и средь белого дня, когда дома бывали одни… Делал это и в данный момент…
- Дай-ка лучше мне штучку свою, - предложила ему. – Первым делом, естественно, расцелую ее…
- Что ж, не буду противиться.
Целовала и тискала, прижимала к щекам…
- Ах, введи же его хоть разочек в меня. – и с мольбой обратилась к отцу.
- С дочерьми это делать нельзя, - сам того явно очень желал. – Вдруг животик начнет у тебя, дорогая, расти.
- Есть кондомы, учти, у меня.
- Лизать мед через толщу стекла. Нет, голубка, уволь. Потому я и маме твоей редко в писю сую.
- Трахай в попку, как маму, тогда.
- Только после того, когда станешь не девочкой.
- Заколдованный круг. – психанула и, встав, облачилась в халат. – Попрошу у какого-нибудь одноклассника, чтоб испортил меня.
- Эй, Вилена, уймись, даже думать, голубушка, о подобном забудь.
- Принимай в таком случае решение.
- Так и быть, возьму в попку, проказница. Только смажу его…
Да, всего лишь проказница, наклонившись вперед, выставляя свои обнаженные прелести, широко тут же ножки раздвинула… Пест вошел беспрепятственно…
- Продолжай, мне не больно нисколечко. Я в восторге, папулечка.
Боже мой, кто-то явно в квартиру вошел. Это мать, на нас глядя с презрением, с искаженным от гнева лицом.
Отец изгнан, увы… По моей, сказать можно, вине… Две недели с родимой одни… Страсти чуть улеглись, я отчасти была прощена…
Полдесятого вечера… Телевизор, сериал…
- Чаю будешь.
- Неси, - безучастно ответила женщина, слава Богу, нестарая. Жалко, жалко несчастную…
- Ты бы лучше вернула отца…
- Чтобы трахал тебя. Нет, прости, ни за что.
Чай допит, а у мамки опять, опять слезы в глазах… И, сев рядом, ее обняла…
- Можно спать мне сегодня с тобой.
- Раз так хочешь, то спи… Схожу, кстати, под душ…
- Да, конечно, сходи.
И мы рано в тот вечер легли… И горел, как обычно, ночник… Минут двадцать спустя засопела любимая…
Плод запретный – манящий, как правило… Как то райское яблоко…
Одеяло в ногах… Как всегда, мать в рубашке ночной, как ни странно, и бедра раздвинуты… И призывно раскрытая писечка перед взором моим, вне сомнения, влажная, без любви, ах, давно не целована. Вместо папы впилась в это чудо чудес, нос тонул в мягких нежных волосиках… И рученка моя шаловливая оказалась в своей, также влажной, писюлечке.
Вот такая уж я нехорошая, а с другой стороны, добра маме желавшая и в награду в экстазе сама побывавшая…
Другой день… И вернулась с работы кормилица…
- Как спалось.
- Замечательно. – засияла она. – Сон приснился при том потрясающий. Извини, но не буду рассказывать…
- Вместе ляжем, надеюсь, опять…
- Да, конечно, Виленушка, раз остались одни.
- Рада слышать, ура.
Вечер вечностью стал… Для меня и, похоже, для матери…
- Может, выпьешь стаканчик вина? – предложила она неожиданно.
- Нет, мамуля, нет-нет, мне тринадцать лишь лет.
В десять лечь собрались… И в постели тотчас обнялись… Учащенно тотчас задышала любимая…
- Больно жарко…
- Ага, - согласилась она. – Можем снять хренов тряпки с себя.
- Ты серьезно.
- Вполне. Расцелую тебя, как младенца, всю-всю. Если хочешь, могу и меж ножками.
- Да, конечно, хочу.
Груди мамы над грудками… Ниже, ниже ползли… Носик ткнулся в лобок, а язык тут же начал вылизывать мою девичью щель…
- Развернись надо мной, ради бога, мамулечка. – выскользнула из ее рук. – Разреши это делать с тобою и мне.
- Ты серьезно.
- Вполне. Поднеси-ка мне попку, свою писю к лицу.
И густые волосики горячая мамина щель потихоньку приблизились и закрыли мне рот… И достигли вершин наслаждения в одно время практически…
Так и жили вдвоем… Жаль, что к нам не вернулся отец…
Годы шли, тридцать стукнуло годиков… Не без мелких проблем, но семейная жизнь у меня, сказать можно, наладилась…
Место встречи – кафе…
- Как ты вышла, Вилен, на меня? – спросил мой визави. – Трудно было, наверно, найти…
- Постаралась и вот, результат. – улыбалась ему.
- Муж хоть есть.
- Да, но нету детей, много проще без них… Супруг, правда, чрезмерно уж чопорный и по сути чурбан.
- Что, не любит тебя.
- Трудно даже сказать…
- Не целует внизу живота.
- Пару раз, было дело, заставила. Говорит, неприятно ему…
- Значит, просто дурак. А пошли-ка, голубка, в гостиницу.
- Поцелуешь.
- Ага. Готов выполнить все, все капризы твои и желания.
- Рада слышать, родной.
Отец встал… И от счастья сиял… Поспешила за ним…
7. Испытание
Пересдача несданного экзамена допускается до 3‑х раз
Из правил ВУЗов
Бабы Кати не было. На столе лежала записка, что она пошла в деревню и будет только вечером, дальше следовали указания, что есть на обед. Неторопливо пообедав (причём Таня оказалась весьма хозяйственной), Денис и Таня разошлись по комнатам, Денис вынул из чемодана особо ценную книжку с описанием морских узлов, кусок верёвки, и, забравшись на чердак, расположился на кровати. Было темновато, пришлось включить свет (хорошо, что он вчера починил всё!). Узлы, однако, ему не давались. Перед глазами у него крутилась обнажённая фигурка Тани, гладкая грудь Иры, торчащая из–под задранного платья пишка Лены, в ладонях жило ощущение вчерашней и сегодняшней удач. Решившись, он выпростал из штанов Бена, и, уставившись в дощатый потолок, занялся Этим.
Вдруг послышался скрип лестницы. Идёт, что ли, кто–то? Вот блин! Он испуганно спрятал Бена в штанах и схватил книгу. В двери показался силуэт Тани в дождевике.
— Привет, — сказала она. Денис примирился с помехой. За ней показался ещё один силуэт, Ира! Ну, это ещё ничего. В пиратов здесь не поиграешь, но смотреть и вспоминать… По лестнице поднимался ещё кто–то. Денис замер, кто бы это? Кто–то ещё? В проёме вырисовалась тонкая фигурка под полиэтиленовым плащом. Лена! Неужели помирились? Денис стал соображать, как можно было бы поиграть в разбойников здесь, на чердаке…
— А тут неплохо, — сказала Ира. Лена молчала. Они вошли, сняли плащи и резиновые сапоги, отряхнулись, Ира обошла чердак, осматривая, присела на диван, попрыгала. Денис вежливо встал. Он обратил внимание, что в носочках девчонки выглядели… как бы это… более девчачьими, что ли.
— Ну что ж, — торжественно произнесла Ирка, усаживаясь. — Объявляю собрание разбойников открытым.
Хм, — подумал Денис, — Что это ещё за собрание? А впрочем, сейчас посмотрим.
— Судом разбойников, — продолжала Ирка, — за нарушение разбойничьей клятвы (Это что, действительно у них такое было? Или просто так?) разбойница Лена приговаривается к испытанию. Если она не пройдёт этого испытания, то она приговаривается к изгнанию из разбойников навечно, с надаванием по шее.
Это что, интересно, за испытание? Судя по блестящим глазам Тани и Ирки, сейчас он всё–таки на Лену поглазеет… или полапает… а лучше и то и другое. Лена была уже в другом платье, голубом, которое делало её ещё более маминой дочкой. Настолько, что Денис побоялся бы подойти к ней в толпе полапать, ну разве такое невинное существо может позволить, чтобы с ней делали ТАКОЕ? Впрочем, она пока и не позволяла. Интересно, а вообще, если бы Денис поймал её, далась бы она? Или тоже убежала бы? Лена смотрела в сторону своим обычным безучастным взором, скромница этакая. Ей не хватало только большого банта на хвостике.
— Знает ли подсудимая, из чего состоит испытание? — так же торжественно спросила Ира. Лена кивнула. Денис хотел было спросить, в чём же оно состоит, но сдержался, не желая портить церемонию. — Подсудимая должна ответить, да или нет.
— Согласна ли подсудимая на испытание?
Ирка с Таней взяли Лену за локти, и подвели к Денису, сидящему на табуретке.
— Примерный обыск! — провозгласила Ира. А–ха–ха! Это классно! Это здорово! Сейчас эта гладенькая пишка будет у него в руках! Денис обеими руками медленно подтянул Лену за узкую талию поближе к себе. Лена внимательно смотрела ему в лицо. Сердце у него заколотилось. Также медленно Денис завёл одну руку ей за спину, другую спереди, и прижал сквозь ткань платья — одной рукой маленькую оттопыренную попку, а другой — мягкую аккуратную пишку, она была по округлости похожа на сестру, но была потвёрже в лобке, и как–то компактней, что ли… Лена не шелохнулась, но отвела глаза. Денис отметил, что она НЕ покраснела. Надо же, а на вид такая недотрога… Денис погладил её обеими руками, спереди и сзади, медленно, не торопясь, чувствуя, как под нажимом её тело слегка покачивается. Провёл по бёдрам. Узким, но талия ещё уже, но у Дениса бёдра ещё уже, но до чего же девчачье чувство в ладонях!
Денис отпустил её, медленным же движением задрал ей платье до подбородка. Беленькие тоненькие трусики. Стройные ножки. Такие же фигуристые, как у Ирки, только менее выражено. Изящные, короче. Денис, одной рукой продолжая придерживать платье, другую положил спереди на трусы Лене. Она не шевелилась. Тогда он отпустил платье, и просунув под подол обе руки, потянул трусики вниз. Тело Лены покачнулось несколько раз, пока Денис стягивал их вниз, и когда стянул до колен, они упали сами. Ирка отпустила руку сестры и приказала:
Тяжело дыша, женщина слизывала кончиком языка густые капли, повисшие на губах. Несколько свисали с подбородка, капая на грудь.
У Митьки мелькнула мысль ублажить свою наложницу ртом, но его возбуждение вернулось с новой силой и все мысли были направлены лишь на то, что бы поскорее пристроить свой уд в горячее и влажное лоно.
Подхватив мать на руки он устроил её на полке. В полумраке она была прекрасна: заляпана его семенем, раскрасневшаяся, со взлохмаченными волосами, с часто бьющейся жилкой на шее, тяжело вздымающейся грудью и прерывистым возбуждённым дыханием, которое заполнило парилку и с раздвинутыми ножками, дающими доступ к её раскрывшимся лепесткам лона.
Митька ощутил его жар, едва коснувшись головкой входа. Чувство это было столь острым и соблазнительным, что он не удержался и качнулся вперёд.
Бутон раскрылся ему на встречу и жадно проглотил твёрдый ствол. Скользкие стенки плотно сжались вокруг, и юноша испытал настоящее блаженство, не веря тому, что может быть человеку так хорошо. Тугое лоно зрелой женщины растягивалось под давлением его толстого стержня, орошая его соками и жадно всасывая вглубь.
— Митенька, какой же ты большущий, — завыла Анна, когда член парня погрузился чуть сильнее, чем наполовину.
— Тебе больно? — спросил он.
Она сжала руками его маленький твёрдый зад и надавила на него, вынуждая войти в неё ещё глубже. Снаружи осталось совсем немного, когда Митька почувствовал, как конец где-то там, в глубине, упёрлась во что-то.
— Любииимый! — вскрикнула женщина в ответ на это и её бёдра мелко задрожали.
Дождавшись пока дрожь пройдёт, парень начал медленно двигать задом, то вынимая, то погружая свой огромных размеров орган в мокрое, когда-то давно уже рожавшее, но позабывшее мужскую ласку, влагалище.
Анна выгибалась под ним, царапала его спину ногтями и умоляла не останавливаться.
Она выпрямился, взял наложницу за талию и начал резкими толчками насаживать её тело на свой штык. Женщина, ухватившись за его плечи, громко кричала, но то были крики не боли, а удовольствия, что растекалось по всему её раскрасневшемуся телу.
Почувствовав приближение волны её удовольствия, Митька остановился, вынул член и начал водить твёрдым навершием своей булавы любви по секелю и опухшим от мясным вратам. Анна дёрнулась, и соки обильной струёй брызнули из её тела, поливая плоть сына и раскачивающиеся на весу его крупные ядра.
— Митенькааааа! — закричала она.
Как только струя иссякла, он уверенным движением задрал её ноги высоко, до самых ушей, и, обхватив их под коленями, направил свой детородный орган обратно в её сокращающееся лоно. Юноша задвинул член одним толчком до самого донышка, так, что там что-то мягко смялось под его напором, но это не остановило парня. Он собирался этой ночью наполнить лоно своей наложницы до краёв.
Каждый раз, когда его детородный орган врезался в жаждущий семени золотник женщины, та вскрикивала.
— Ты так завелась… Тебе нравится мысль, что ты можешь забеременеть от своего молодого хозяина?
— Да! — выкрикнула она. — Я ведь люблю тебя! Люблю твой огромный уд! Люблю, когда ты берёшь меня!
— Ты моя! Моя! — как сумасшедший повторял Митька продолжая в бешенном темпе сношать мать.
Всё тело отрока было мокрым от пота. Напряжённые мышцы верёвками проступали наружу. Жар, исходивший от двух тел, казалось, мог расплавить всё вокруг.
Анна успела трижды вознестись к Ирию, прежде чем парень первый раз вознёсся на волнах удовольствия. Он вошёл в мягкое и податливое от длительного сношения лоно до упора и с рыком начал изливаться внутрь, наполняя животик лежащей под ним счастливой женщины густым плодородным семенем.
Ноги Анны легли ему на плечи, когда он, прижавшись к ней, из последних сил вдавливал твёрдый член вглубь горячего и такого желанного тела. Отдышавшись, Митька впился поцелуем в её губы и слега ущипнул за сосок. Мать обнимала его торс своими ногами и посасывала его язык. А потом она ощутила, как сильные руки настойчиво переворачивают её на живот и улыбнулась.
— Ну, ты и кобелина, Митька. Мы же только закончили.
Перевернув её, он хлопнул ладонью по упругой заднице, которая тут же закачалась от удара.
— Мы только начали, — возбуждённо прорычал он.
Митька уложил её животом на полку и взяв в руку её светлые волосы, слегка натянул их и принялся снова двигаться внутри её влажного лона, сначала медленно, а потом всё ускоряясь и ускоряясь, пока женщина снова не стала исходить сладостными стонами и криками.
— Тебя возбуждает это — находиться так близко к папе?
Я тяжело сглотнула.
Удовлетворенно заворковав, он выудил из-под спины обыкновенную декоративную подушку. И пихнул мне в руки. Я безучастно уставилась на подушку, не улавливая, чего он хочет. Но Бен ласково направил ее к моей промежности, и до меня дошло — он желает, чтобы с ее помощью я подрочила.
Не похоже, что у меня был выбор. Я зажала подушечку между бедрами и начала водить ими, надеясь — чем скорее, тем лучше — покончить с омерзительным занятием. Бен положил подбородок мне на плечи и, рассеянно поглаживая мои волосы, радостно сопел.
Поначалу я просто ерзала, надеясь устроить угодное ему шоу, но от ритмично надавливающей подушки начала заводиться. Всхлипнув, я неловко повела ногами — Бен подтянул одеяло нам на колени. И дотронулся до моей руки.
— Я… Мне жаль, — тихо извинилась я.
Он зарылся носом в мои волосы.
— Спасибо, что осознаешь свою вину. Можешь продолжать, мы не расскажем об этом мамочке.
Подгузник похрустывал — звук получался странноватым и вовсе не возбуждающим, тем не менее моя потребность ощутить оргазм перевешивала все прочее. Но как я ни пыталась стимулировать себя подушкой, усилий явно недоставало, и Бен тихонько посоветовал мне лечь на нее. Я перевернулась на живот и продолжила, постанывая, вжиматься в подушку.
Его тело накрыло меня, и я почувствовала, как он старается ритмично двигаться со мной в такт. Бен тяжело дышал, его член терся о подгузник, и я скулила, пока меня охватывало знакомое тепло. Бен был большим, тяжелым… по-своему это даже заводило.
— Папа, — охнула я, включаясь в игру, — что ты делаешь?
— Играю с тобой, солнышко, — он ухватил меня за бедро, потирая подгузник большим пальцем. — Разве ты не любишь наши игры?
Я вцепилась в простыню.
Бен повернул меня и отшвырнул подушку прочь. Он взъерошил свои черные лохмы, его непроглядные глаза жадно изучали мое тело. Мне оставалось только нервно вздрагивать.
Его кадык судорожно дернулся.
— Умница. Умница, — огромная ладонь прошлась от моего солнечного сплетения до пупка. — Как тебе хочется поиграть? Хочешь, чтобы папочка полежал на тебе сверху? Мы кончим вместе. Или хочешь сытый животик?
— Сверху! — выпалила я. Только не член во рту, только не снова! — П-пожалуйста.
Бен улыбнулся и потянулся к тумбочке. Я знала, что за этим последует.
Однако он взял свой галстук. Неожиданно плотная ткань закрыла мне глаза, я почувствовала, как Бен завязывает узелок у меня на затылке. Потеряв возможность видеть, я беспомощно зашарила по кровати и зацепилась за перила — от которых Бен аккуратно оторвал мои пальцы. Кажется, мы лежали неправильно, поперек постели.
— Сверху, хм? — пробормотал он. — Это можно.
Бен подхватил меня под живот, перевернул. Я слышала, что он снова полез в тумбочку, что-то звякнуло. Через миг мое запястье оказалось пристегнуто к перилам, и мое замешательство превратилось в страх. В губы вонзилась соска.
— Сегодня мы займемся любовью, — прошептал Бен. — Расслабься.
Я бешено задергалась в наручнике, сквозь соску рвался мой крик. Бен осторожно пошевелил бедрами, потерся членом о подгузник и хрипло застонал. Господи. Я до крови расцарапала ему спину, не прекращая брыкаться, пока Бен надрачивал об мое тело, издавая нервирующие хрипы. Он был огромным, сильным и тяжелым, куда мне было деваться.
Его губы коснулись моего виска.
— Знаю, солнышко. Я знаю. Просто соси свою сосочку, и все будет хорошо, — его голос осекся. — Все… все будет в порядке.
В панике я задышала чаще. Все не будет в порядке. Точно не будет.
Я находилась на грани истерики, Бен, игнорируя мое состояние, пристроился к вагине. Он забормотал, вероятно, намереваясь успокоить меня, и я снова вонзила ногти ему в спину. Запястье адски болело из-за бесплодных попыток вывернуться из наручника.
Я почувствовала, как член коснулся меня — без презика, естественно. Упираясь пятками в матрас и ничего не видя, я силилась придумать, как сбежать, но сбежать было невозможно. Бен поцеловал меня в щеку, поводил головкой по моей щели, собирая влагу, и начал медленно проталкиваться внутрь. Я хочу домой… Куда угодно, лишь бы не быть здесь… Уж лучше мертвой…
Бен удвоил усилия. От шока и боли я едва дышала, но хуже всего было то, что я не могла видеть! Я надрывала горло, кричала, срывая голос.
— О… боже, — стонал Бен. — Блядь… Тише, малышка. Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… Спокойно и размеренно.
Из-за нарастающей боли я судорожно сосала соску, а Бен продирался все глубже, завоевывая каждый дюйм сопротивляющейся плоти, разрывая мое тело. Насилие было нежным, но от этого легче не становилось — боль это не приглушало. Я пыталась отбиваться свободной рукой, но он перехватил ее, прижал к постели и невнятно зашептал у самого моего горла.
Член был толстым и твердым. Не сразу, но он вошел в меня до упора, заполнив меня до самой шейки матки. Я почувствовала себя такой… использованной. Бен собрался поцеловать меня, потянулся к моим губам, но я резко отвернулась, и его губы мазнули по уголку моего рта.
Бен потерся об мою щеку. Он придерживал подгузник, который хрустел с каждым толчком.
— Вот так. Вот так… Моя малышка, папочка распечатал тебя. Ты такая… такая охуенно узкая, — он шумно втянул носом воздух и задвигался напористей. — Господи… слишком узкая. Ты слишком узкая. И на тебе этот чертов подгузник… просто бомба! Я так нужен тебе…
Я извивалась, тщетно пытаясь освободиться. Я боялась случайно выплюнуть соску, хотя он все равно прижимал ее пальцем. Бен исступленно трахал меня, больше не сдерживаясь и не пытаясь быть нежным. Меня словно насадили на вертел. Вдруг вспомнились те хот-доги, которые мы готовили на костре, когда я была маленькой. И я зажмурилась. Я обычный кусок мяса. Вот и все.
Однако, вопреки всему происходящему, я была рада, что не вижу его лица — не вижу, как оно искажается в гримасе наслаждения. Бен фырчал, как жеребец, то и дело утыкаясь мне в волосы, пока я боролась с собой, заставляя себя не издавать ни звука. Больше он ничего от меня не получит!
— Моя милая малышка, — шептал он, буквально вколачивая меня в матрас своей тушей. — Моя сладкая девочка с чертовски тугой пиздой! Папочка очень сильно любит тебя. — Он приподнялся на руках и забрал у меня соску. — Скажи мне, как сильно ты любишь папочкин толстый член.
— Я-я люблю его, — всхлипнула я.
— Любишь, правда? Тебе нравится ощущать его внутри? — Он испустил лихорадочный вздох. — О господи… О блядь… Папочка вот-вот кончит в тебя. Ты готова почувствовать мою кончу?
Я кивнула, еле сдерживая слезы. Бен качнул головой и принялся рьяно вбиваться в меня, пока я не заорала от боли — и осознала, что он кончает.
Бен матерился сквозь зубы, а я чувствовала, как член пульсирует во мне. Об оргазме для меня и речи быть не могло, поэтому я закрыла глаза, содрогаясь и морщась от каждого толчка. Бен простонал мое имя, и его бедра замерли.
Кошмар закончился. Бен пытался отдышаться, придавив меня всем своим весом и целуя в лицо. Я рыдала, бесполезно дергала наручник, и Бен, шикнув, толкнулся бедрами, размазывая во мне сперму.
Что-то, воля ваша, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих.
Было мне тогда семнадцать. ну, почти семнадцать лет. Было лето и было скучно до невозможности. Страшная жарища в конце июля сочеталась с полным отсутствием развлечений.
Химический кружок на Станции Юных Техников и фото-кружок при заводском клубе были закрыты по причине отпуска руководителей. Приятели, которых и так было немного, разъехались. Девчонки. Вздорные дуры без признаков интеллекта. Родители с младшим братом укатили в отпуск куда-то на юга, а я был оставлен на попечение бабушки и дедушки. Книги, кино и телевизор — это было всё, на что можно было повесить душу. Сводки с полей и политика американских милитаристов мне были напрочь неинтересны. В кино одни и те же фильмы крутились месяцами и были выучены наизусть. Оставались книги. Читательские билеты трёх библиотек доставляли мне эту радость в изобилии. Читал я запоем, погружаясь в книжные грёзы, как наркоман - в наркотические.
Такой вот был домашний книжный мальчик, хорошо воспитанный, тихий и застенчивый.
Но даже наркоман иногда выныривает из наркотического дурмана. А здоровый подросток тем более не мог всё своё время проводить за чтением или за нехитрыми домашними делами в помощь старикам. Супротив природы не попрешь. Юному организму требовалась активность, движение, нагрузка! Спорт. Пробовал. Тоска сине-зелёная. Правда, я по утрам махал гантелями и иногда играл с парой гирь, но это. А в лес, а на речку? А фиг вам!
До ближайшего леса надо было долго пилить на электричке.
Речек в городе было аж две. Одна протекала почти через центр города. Была узкой, мелкой, а переполненные пляжи на глинистых берегах ещё годились для того, чтобы позагорать, но лезть в мутную , почти стоячую воду. Удовольствие для избранных, к которым я себя не причислял. Другая речка была чистой, протекала в песчаных берегах в зеленом урочище. Там водилась рыба, там катались на лодках и даже ходили маленькие прогулочные катера. Там была благодать. Но благодать эта располагалась на окраине, куда надо было добираться на трамвае больше часа. И там обитали страшные хулиганы, к которым отпускать ребёнка на расправу бабушка с дедушкой отказывались категорически. Самоволка же каралась слезами, криками и ароматом валерьянки. Было жарко, душно, скучно и беспросветно.
И тут во мраке безнадёги воссиял источник света.
Свет излучала тётя Оля —лучшая мамина подруга, которая навестила нас по просьбе мамы: проверить, как на самом деле обстоят дела и помочь, если есть надобность.
Тётю Олю обожали все. Стройная рослая шатенка, всегда веселая и энергичная, она была способна любую неразрешимую проблему моментально превратить в разрешимую и разрешить в следующий момент; необыкновенно добрая и приветливая. Я знал её всегда - так мне казалось, хотя она была старше меня всего лет на десять-двенадцать. Не помню её грустной или озабоченной, тем более – злой. Нет, она любила и умела командовать, и умела быть ужасно строгой. Но её почему-то никто не боялся. Любые её распоряжения выполнялись с удовольствием, а если она иногда давала нагоняй (всегда по делу, кстати), настроение от этого ни капельки не портилось.
Солнышко наше - тётя Оля - взошла и мигом рассеяла мою тоскливую безнадёгу.
Мы ехали в трамвае и болтали о всяких пустяках. В том числе и о том, что отношения с девчонками у меня - ну никакие. В смысле - сугубо одноклассниковые. Говорить с ним не о чем, а с какими есть о чём, так им быстро надоедает и они всё равно сбиваются на ерунду.
- А не только говорить? - осторожно поинтересовалась тётя Оля. - А танцевать, гулять и. плавать учить..
Я не сразу врубился и сказал, что мол, сами видите, какое тут плавание, если на речку только под конвоем. Потом дошло. Я почувствовал, что уши меняют цвет.
- Да как-то неинтересно. Не, я пробовал. Узнал, что я дурак. В общем, не нужно!
- На следующей выйдем. На той стороне тоже есть пляж. От моего дворца близко и не надо мост переходить. Вот, кстати, посмотришь мои хоромы. Выходим и топаем вон туда, к единению с природой. Стоп! Проскочили. Тут направо. К пляжу - мимо той вон будки.
Пока мы добирались, небо стало затягиваться облаками, даже тучами, хотя духота не убавилась. Успеть бы окунуться до дождя. Очень уж на предгрозовую погоду стало запохаживаться. Свои опасения я высказал тете Оле.
-Главное, успеть до воды добежать. А мокрому дождь не страшен. Будет сплошная романтика: купание под дождём! А когда пройдет, вылезем, обсохнем и пойдём ко мне обедать. Или ужинать — смотря, когда надоест водяная стихия.
Пляж оказался близко. Совсем небольшой язык песка вдавался в заросший ивами берег. Торчали два пляжных грибка, уже оккупированных небольшими компашками, и бывшая кабинка для переодевания. Бывшая, поскольку одной стенки у неё не было. Вот почему тётя Оля переоделась у нас дома. Не лазить же тут по кустам. Она бросила сумку на песок, скинула босоножки и стащила через голову лёгкое светлое платье. Под ним оказался красный купальник. Я хихикнул:
- Только ты, не как Шурик - в семейных трусах, а в червонных плавках из-под страшно блатного прилавка. Что, ты еще одет?! Счас спихну в воду во всём параде!
-Залазим по уши и ждем! - скомандовала мой конвой на речку. - Ты не замёрз?
-Никак нет! Слушаюсь, вашбродь! - бодро отрапортовал подконвойный и мигом унырнул подальше, проскользнув под здоровенной корягой.
-Ты прямо Ихтиандр! - восхитилась тётя Оля после безуспешной попытки проделать тоже самое.
-А вы Усатая Долорес. - съязвил я, блеснув литературной эрудицией.
-Кто?! - возмущенный вопль был прерван куском зеленой водоросли, соскользнувшей прямо в рот с верхней губы.
Я обозрел берег. Компашки из под грибков благоразумно слиняли. Наши вещички валялись на песке. Кстати о вещичках.
- И спихну, доиграешься.
- Можете не стараться. Парад на песке без меня уже промок не меньше, чем на мне - в речке. И Ваш шикарный наряд — тоже.
Тётя Оля булькнулась с головой. Как она ухитрилась под водой взять точный азимут на ту часть пляжа, где валялись наши облачения, осталось её тайной, но вынырнув, она не изменила курса и выскочила на берег максимально близко от кучи мокрых тряпок. Выбравшись на мокрый песок следом за ней, я увидел, как она, наклонившись, с крайне озадаченным видом перебирает то, что совсем недавно было вполне приличной одеждой.
Она была такой красивой.
Вдруг она засмеялась и выпрямилась во весь рост, широко раскинула руки и с беззаботным смехом запрокинула голову, подставляя лицо дождю.
А до меня. нет, как-то не дошла, а вдруг раскрылась сверхъестественная необыкновенность всего.
Крошечный пляж, скрытый в зеленых зарослях, тихая речка в дождевой ряби, спокойный, ровный и теплый, как из душа, дождь. И никого вокруг. Только мы - я и милая, красивая женщина в красном купальнике на загорелом, таком гибком и сильном теле. А какая она без купальника? Снимает же она его когда-нибудь. И остаётся совсем голой. Мне вдруг стало жарко и одновременно задышалось как-то очень глубоко, как будто я только что вынырнул с большой глубины. И плавки стали вдруг тесными.
Я уставился на тётю Олю, не в силах отвести взгляд, хотя где-то из глубины задавленно попискивал внутренний голос о том, что так смотреть неприлично.
Она обернулась и перехватила мой взгляд. На её лице промелькнуло странное выражение. Удивление пополам со смущением - так это можно было бы назвать. Но спустя секунду оно исчезло, сменившись обычной насмешливой иронией, после того как в сфере её внимания оказалась нижняя часть моей обалдевшей фигуры.
- Ну, что нам теперь делать, водоплавающим? Сохнуть и загорать на песочке нам явно не светит. Придется плыть домой в мокром виде. Бери свои манатки и - ходу до хаты. Одевайся. Понимаю, что брррр. Но до дому мы в пляжном виде не дойдем, тем более, по улице Советской, мимо милиции. Нарушим социалистическую нравственность.
Подавая пример гражданского мужества, тётя Оля с трудом натянула мокрое и ставшее почти совершенно прозрачным платье. Моё остолбенение почти прошло, и я, преодолевая отвращение, кое-как влез в слегка отжатые брюки и в противно липнущую к телу рубашку. Мы посмотрели друг на друга, оценивая безобразие наблюдаемого зрелища.
- И пошли они, солнцем палимые.
Не переставая слегка истерически хохотать, мы пошлёпали по лужам к заводскому посёлку, где тётя Оля совсем недавно получила однокомнатную хрущёвку. Бежать не имело смысла. Мокрым дождь не страшен. Тем более, такой тёплый и романтический.
Добрались до её дома даже быстрее, чем за пол-часа. Все-таки в насквозь мокрой одежде было здорово прохладно и мы волей-неволей через пару минут припустили бегом, чтобы хоть как-то согреться и спрятаться поскорее в сухое тепло от этой мокрой романтики.
Новенькая панельная пятиэтажка ничем не выделялась среди таких же шедевров архитектуры на этой улице. Мы заскочили в средний подъезд и перевели дух. С нас не капала вода. Она текла струями и ручьями, моментально превратив весь пол в одну большую лужу.
- Бегом на четвертый! - скомандовала тётя Оля. - Обтечет по дороге.
-И лестницу заодно помоем. Ой!
Шлепок по мокрой заднице получился оглушительно громким и очень даже чувствительным. Мне даже пришлось пришлось подождать на площадке. Естественно, мокрые штаны не так мешают двигать ногами, как мокрый подол. Тётя Оля вытащила, наконец, ключ, справившись с заевшей молнией сумки, и мы оказались внутри.
-Стой! Снимай с себя всё! У меня здесь всё новое. Мне тут мокрый барбос ни к чему! Разденешься, проходи в комнату.
Последние слова я услышал уже из-за двери совмещенного санузла, куда тётя Оля влетела, не позаботившись даже закрыть
Читайте также: