Холера бы тебя взяла
Обновлено: 18.04.2024
Ах тты. едять тибя мухи. ну куда. ну куда ты пошёл. забодай тибе комарь. А Ваш дед тоже матершинником был. )) муха дед тиба
Нет. мой дед Царствие небесное, был прекрасным добрым человеком. Если и мог где на работе мне слышать не приходилось.
Нет. Он умер, когда мне было 4 года. А второй дед погиб на фронте в 1941г. под Москвой- я его в живых не застала, я с 1957 г.р.
Одного дедушку не застала,а другой Александр не ругался ,а почему то звал меня фигуркой,досих пор не пойму за что.
немножко. А еще он дружил с Алексеем Николаевичем Косыгиным и рассказывал о нем, что тот матюкашник был еще тот.
В это могу поверить. )))..и то. без злобы.
Один дел погиб на войне, когда моему отцу было 14 лет, так что меня ещё не было, а второй умер , когда мне был год
Ты, что русский язык не знаешь? Пишешь так, что понять тебя не возможно. твоя манера письма для подростков.
У меня дед был матершиник но при внуках и детях он ни когда не мотерился я узнал об этом от коллеги по работе
Он был миссионер в польше - мат ему видимо был не присущь думаю)) Как говорили чист на язык)) Один раз видел))
.. Мой дед был ведун. Бабушка - ведьма. Мать . Гадальщица и чтица.. Надеюсь поняла кто я .. Прозвали Колдуном..
ни одного деда не было у меня. Так сложилось. А вот от отца своего ни единого слова не слышала, ни ког да!
У меня свекровь весьма виртуозно матерится: "Приходил ко мне сегодня мастер, пиз..дадельненький такой!"
Дед нет,он из церковной семьи,а вот дядя -тот да,но он как то не грязно ругался,он именно "разговаривал"
К сожалению, я не помню (не знаю) своих дедов. Один погиб на войне, другой - в моём младенчестве((
Не особо. Хотя был родом из деревни. И представить например пастуха без мата невозможно.
К сожалению мои деды-один погиб, другой умер в гражданскую,почти за 30 лет др моего рождения!
Мой дед также говорил- едят ты мухи))) но матом никогда не ругался при мне. Любил все опошлить)))
Именно про комара только от него и слышала. Только он говорил: Забодай тебя последний комар!
Последними словами ругался. ))). Это сколько ж комаров надо было перетерпеть. ))))
А я всегда считала, что комар просто последний умел бодаться. )
Ан неет. просто последний в очереди стоял за непослушным мальчиком. )))
мальчиком? .. о, как..
Да на пацанов он так ругался. )))
Дедуха ругался семирными. Ебать мои топоры ))) или самовары , или ещё хуже ебать мои вилы )))
Мой дед в свои 70 стоял на голове и наизусть Некрасова декламировал. И таки да,матюкался
ага!Дед Михайло так ругался:От ты, холера бы тебя взяла!!или-От ты, опасна бы тебя взяла.
Мне один комментарий попался тут - кипить тваё молоко на примусе. )))
. а я в детстве себе "опасну" представляла старухой страшной и злой,утащит меня ук себе насовсем.
Да все мы ребятишки понимали, что это совсем не мат. просто и самим посмеяться охота было. )))
Нет. Дедушка с бабушкой, если и ругались, то без мата, зато можно было слушать как поэму.
Нет. Ни одного плохого слова от него в жизни не услышала. А вот бабушка могла сказать)
деда не застала, не скажу , а вот тетка по маме похабница была. ушки заварачиваются
У меня дед был очень добрый, и умер когда мне было лет 6, а вы смотрю сапожник еще тот
Мой дед я не знаю его убили в пьяной драке в 1930 году Я тоже дед и матерюсь виртуозно
Да тут ни слова матом. это нам ребятишкам так казалось. )))
Я из 45и лет рабочего стажа был бригадиром монтажной бригады а там без мата ничего не построишь но матерюсь только по делу и никогда для связки слов
Нуу. я в женском коллективе в основном. разок проскочило. ухххх. набросились. А от ментов, как буд-то так и надо.
190 лет назад, 4 июля 1831 года, столицу Российской империи сотрясали беспорядки, куда более масштабные, чем памятное чуть ли не всем петербуржцам декабрьское восстание на Сенатской площади. Но если в тот раз народ был в роли пассивного наблюдателя, то в эти летние деньки он сам стал главным действующим лицом смуты, почти парализовавшей жизнь города. Брожение, ропот, пассивное сопротивление властям, длившееся уже несколько дней, 4 июля переросло в самый настоящий бунт. Причина — эпидемия холеры.
Сказать, что вспышка заболевания была неожиданной, нельзя. Годом ранее холера накрыла Москву, где, впрочем, до бунта дело не дошло. Более того, времени, чтобы как следует подготовиться к чему-то похожему, было даже в избытке. О том, что такое холера, знали достаточно достоверно. Знали также, что это заболевание, пришедшее из глубин Индии, скоро пересечёт наши границы.
На самом деле всё обстояло даже хуже, потому что первые случаи заболевания холерой были зафиксированы в Астрахани ещё раньше — в 1823 году. Туда отправился петербургский врач-педиатр Степан Хотовицкий, который прожил там два с половиной года и сумел разработать комплекс мер по профилактике холеры. Эти меры впоследствии стали классикой — гигиена жилища, контроль водоснабжения, дезинфекция, профилактические диеты и контроль питания. Словом, были вполне реальные предпосылки к тому, что Россия встретит новый виток страшной эпидемии во всеоружии.
Но это были ещё цветочки. Бунт продолжался и на следующий день, разрастаясь и пожиная новые жертвы. На улицы вышло до трети всего населения столицы. Очагом бунта по-прежнему оставалась Сенная площадь. Его остановило только вмешательство высшей власти. Император, спасавшийся от холеры в Петергофе, явился в столицу.
Поступок смелый, даже отчаянный. Многие считают, что Николай I вышел на Сенную один, в сопровождении лишь личной охраны. И произнёс настолько прочувствованную речь, что люди, раскаявшись, попадали на колени и обещали вести себя хорошо. Что в виде барельефа и зафиксировано на памятнике императору.
Из-под маленького, как хата, пригорка бьет ключ — это исток реки Бялки. Он выдолбил в каменистой почве впадину, и вода в ней бурлит и гудит, как рой пчел, готовящихся к отлету.
На протяжении мили Бялка течет равниной. Села, леса, деревья в полях, кресты на распутьях — все видно как на ладони, но уменьшенное расстоянием. Равнина похожа на круглый стол, а человек посреди этого стола — точно муха, накрытая голубым колпаком. Ему дозволено есть все, что он сумеет сыскать и чего не отнимут у него другие, лишь бы он не заходил чересчур далеко и не слишком высоко возносился.
Но всего в одной миле к югу попадаешь как бы в другую местность. Низкие берега Бялки расступаются и становятся выше, гладь полей взбухает буграми, тропинка то поднимается вверх, то падает вниз, снова поднимается и снова падает — все круче и все чаще.
Равнина исчезла, кругом овраги, и вместо широких просторов справа и слева, впереди и позади вырастают высокие, в несколько этажей, холмы — отлогие или обрывистые, голые или поросшие кустами. Из одного оврага переходишь в другой, еще более дикий и узкий, потом в третий, четвертый… десятый… Сыро, пронизывает холод; взбираешься на горку и видишь огромную сеть разветвленных и переплетающихся между собой оврагов.
Еще несколько сот шагов по течению реки — и ландшафт снова меняется. Холмы тут ниже и стоят порознь, как громадные муравейники. В полдень солнечные лучи ударяют прямо в глаза; край оврагов остался позади, и открылась широкая долина Бялки.
Если земля — стол, на котором провидение уготовило трапезу для всех созданий своих, то долина Бялки — гигантское овальное блюдо с сильно загнутыми краями. Зимой оно белое, а в остальные времена года напоминает майолику, расписанную цветистыми узорами, суровыми, неправильными по рисунку, но прекрасными.
На дне этого блюда божественный гончар поместил луга и с севера на юг перерезал их лентой Бялки; на синем фоне реки гребни волн отливают по утрам и по вечерам багрянцем, золотом — среди дня и серебром — в ясные ночи.
Отделав дно, всемогущий мастер принялся лепить края, тщательно следя за тем, чтобы ни один из них не был похож на другие.
Западный край дик и мрачен. Луг здесь упирается в крутые склоны холмов, покрытых осыпью известняка. Лишь кое-где растет кустик шиповника, карликовая береза или чахлая черешня. Местами видна голая земля, как будто с нее клочьями содрали шкуру. Даже самые стойкие растения бегут отсюда, и вместо зелени тут желтеет глина, сереют песчаные пласты или торчит утес, ощерившийся, как мертвец.
Восточный край совсем иной: он расположен амфитеатром, в три яруса, которые полого поднимаются один над другим. Первый ярус, у реки, — чернозем; в одной стороне его среди садов выстроились в ряд хаты — это деревня. На втором ярусе, суглинистом, чуть не над самой деревней раскинулась помещичья усадьба, — их соединяет старая липовая аллея. Вправо и влево большими прямоугольниками, засеянными пшеницей, рожью и горохом или занятыми паром, тянутся господские поля. Наконец, в третьем ярусе — песчаная почва; ее засевают овсом или рожью. Еще выше, как бы подпирая небо, чернеет сосновый лес.
Северный край долины холмистый, но холмы тут стоят в одиночку, как курганы. Три из них (в том числе и самый высокий в округе, с сосной на вершине) принадлежат крестьянину Юзефу Слимаку.
Хуторок этот — точно пустынь: вдалеке от деревни и еще дальше от имения.
В нем десять моргов земли; с востока он примыкает к реке Бялке, с запада — к большаку, который именно в этом месте пересекает долину и спускается к деревне.
Все постройки Слимака теснятся у дороги. Тут и хата с двумя дверьми — на большак и во двор, и конюшня под одной крышей с хлевом и закутом для коровы, и рига, и, наконец, навес, под которым стоят телеги.
Однако пустынь эта была не так уж безлюдна. В теплый осенний денек на холме можно было увидеть белую фигуру батрака, пахавшего на паре лошадок хозяйское поле, или жену Слимака с девкой-работницей, когда они обе в красных юбках копали картошку. В ложбинке между холмами обычно пас коров тринадцатилетний Ендрек Слимак, выделывавший при этом удивительнейшие выкрутасы. А если б хорошенько поискать, можно было найти и Стася, восьмилетнего мальчонку с белыми, как лен, волосами: он либо бродил по оврагам, либо, усевшись на горке под сосной, задумчиво глядел в долину.
Хутор этот, капля в море человеческих деяний, был отдельным, прошедшим разные фазы мирком со своей историей.
Вспомним, к примеру, время, когда у Юзефа Слимака было едва семь моргов земли, а в хате только он сам-друг с женой. Вскоре, однако, совершились два чрезвычайных события: жена его родила сына Ендрека, а в хозяйстве согласно уставу о сервитуте прибавилось три морга земли.
Обстоятельства эти произвели большую перемену в жизни Слимака: он купил корову и боровка, а на полевые работы стал нанимать кого-нибудь из деревенских бедняков.
Несколько лет спустя явился на свет и второй сын. Тогда Слимакова на пробу — всего на полгода — взяла себе в подмогу старуху поденщицу Собесскую. Проба затянулась еще на три месяца, но однажды ночью Собесская затосковала по корчме, сбежала в деревню, а на ее место поступила дурочка Зоська, тоже на полгода. Слимаковой все казалось, что вот-вот кончатся спешные дела и она управится без работницы.
Дурочка Зоська прожила у Слимаков около шести лет и, хотя работы у них не убавилось, перешла батрачить в имение. На этот раз Слимакова наняла пятнадцатилетнюю сиротку Магду; у девушки было свое хозяйство: корова, несколько полосок земли и полхаты, но она предпочла пойти в люди, лишь бы не оставаться в родном доме. По словам Магды, ее до полусмерти колотил дядя, а остальная родня только и знала, что уговаривала сироту смириться, внушая ей, что чем больше палок обломает дядя об ее хребет, тем для нее же будет лучше.
К осени жена вконец извела Слимака, требуя, чтобы он нашел работника. Как раз в эту пору из больницы возвращался в родные места Мацек Овчаж, которому телегой придавило ногу. Путь его лежал мимо хаты Слимаков; он отощал, выбился из сил и присел отдохнуть на камне у ворот, жалостно поглядывая в сторону хаты. В это время в сенях хозяйка мяла для скотины вареную картошку, и вкусный запах ее разносился вместе с клубами пара по всему двору. От этого аромата у Овчажа засосало под ложечкой и так его разморило, что он словно прирос к камню.
— Никак, это вы, Овчаж? — окликнула его Слимакова, с трудом узнав одетого в лохмотья калеку.
— Я самый, — ответил бедняк.
— А говорили в деревне, будто вас задавило.
— Еще того хуже, — вздохнул Мацек, — в больницу меня свезли. Уж лучше бы убило меня на месте этой телегой! Не пришлось бы мне теперь тужить о ночлеге да не мутило бы меня с голодухи.
— Кабы знать, что ты не помрешь, — сказала она, помолчав, — может, мы взяли бы тебя в батраки…
Мацек вскочил с камня и, волоча ногу, заковылял к хате.
— Чего мне помирать? — закричал он. — Зубы-то у меня здоровые, и работать я могу за двоих, только бы мне малость подкормиться. Дайте-ка мне борща с хлебом, наемся я досыта, так хоть целый воз дров вам наколю. На пробу возьмите меня на недельку, я все ваши горы вспашу. Служить вам буду за одежку да за латаные сапоги; мне-то, главное, где-нибудь на зиму приткнуться…
(function(w, d, n, s, t) < w[n] = w[n] || []; w[n].push(function() < Ya.Context.AdvManager.render(< blockId: "R-A-433381-1", renderTo: "yandex_rtb_R-A-433381-1", async: true >); >); t = d.getElementsByTagName("script")[0]; s = d.createElement("script"); s.type = "text/javascript"; s.src = "//an.yandex.ru/system/context.js"; s.async = true; t.parentNode.insertBefore(s, t); >)(this, this.document, "yandexContextAsyncCallbacks");
Ветер в голове
И в карманах пусто
За эти чувства тебе спасибо
Все твои манёвры
Новый вид искусства
И так жестоко
И так красиво
Ты вернёшься завтра
Может после завтра
Но кто сказал что тебя ждать я буду
От тебя давно уже не слышно правды
Не буду плакать
И бить посуду
Грустная танцую, танцую, танцую
За тобой под пули
А ты от меня
Грустная танцую, танцую, танцую, танцую
Всё, что ты обещал — куплено, продано
Если у всего тут есть цена то я
Я тебя взяла бы напрокат временно
А потом и ты себе найдёшь другую
Её целуя меня ревнуя
Если у всего тут есть цена то я
Я тебя взяла бы напрокат временно
А потом и ты себе найдёшь другую
Её целуя меня ревнуя
Читайте также: