Лишаев с а эстетика руины
Обновлено: 18.04.2024
Может ли восприятие пространства быть источником особенного переживания? Думаю, что большинство читателей ответят на этот вопрос утвердительно. О волнующих встречах с пространством мы знаем из собственного опыта. Длинная витая нить с нанизанными на нее бусинами воспоминаний… Каждая из разноцветных бусинок напоминает об одной из манифестаций пространства, встреча с которым когда-то (памятным весенним утром или прохладным осенним вечером) поразила нас и вывела из невнятности повседневного среднечувствия. Трудно представить себе человека, который, оказавшись на краю скального выступа, нависшего над глубоким ущельем, или на узкой тропе, вьющейся над обрывом, остался бы равнодушным при виде открывшегося перед ним пространства. Какому горожанину, истомленному скитаниями по каменным лабиринтам, не знакома радость от соприкосновения с простором? И много ли тех, кто хотя бы однажды не поддался очарованию голубоватой дали, не внял ее зову?
Впрочем, тот, кто заинтересован в прояснении собственного опыта, и в такой ситуации в одиночестве не останется. У него будет возможность опереться на описания эстетической действенности пространства, оставленные другими людьми. Имеется множество текстов (в эпистолярном, мемуарном и дневниковом жанрах, а также в художественной прозе и в поэзии), свидетельствующих о впечатлении, которое пространство производит на человека. Однако все эти описания и рефлексии располагаются за пределами дисциплинарной философии, соответственно, не дают философско-эстетической дескрипции таких впечатлений.
Полагаем, что все условия для построения эстетики пространства сегодня имеются, и пришло время наметить ее концептуальные координаты. Наша книга как раз и представляет собой попытку реализовать эту задачу В ней мы, во-первых, приложим усилия к осмыслению причин уклонения европейских мыслителей от анализа эстетического восприятия пространства, во-вторых, произведем концептуальную разметку феноменального поля эстетики пространства и, в-третьих, дадим аналитическое описание некоторых из ее феноменов в методологической перспективе феноменологии эстетических расположений (эстетики Другого).
Замысел эстетики Другого предполагает сохранение связи с классической эстетикой и одновременно радикальное переосмысление ее категорий с новых методологических позиций. Такой подход позволяет инсталлировать в предметное поле эстетического познания те формы чувственного опыта, которые до настоящего времени в нем не рассматривались. Возможность расширения тематического горизонта эстетического анализа объясняется тем, что в границах феноменологии эстетических расположений эстетическое не связывается (на первом шаге) ни с какой-либо определенной предметностью, ни с какими-то особенными способностями субъекта, ни с какой-то его специализированной деятельностью. Феноменология (онтология) эстетических расположений исходит из того, что эстетическое разворачивается в точке события чувственной данности особенного, Другого. Эстетическое событийно, непроизвольно, автономно. Оно не производится специфическими свойствами предмета. Доступ к нему не гарантируется эстетической деятельностью. И предмет с его особенными свойствами, и деятельный субъект с его способностями создают лишь условия для свершения эстетического события, но сами по себе произвести его не могут. Лишь постфактум, уже после того, как событие свершилось, предмет и субъект, вовлеченные в его силовое поле, обретают эстетическую определенность (эстетическую качественность).
Открытие Другого для чувства – это событие, которое концептуализируется апостериори, через типологизацию сходных событий и их фиксацию в качестве эстетических расположений. Нашу расположенность, выделенную из повседневного средне-чувствия данностью Другого, мы определяем как эстетическое (как эстетический опыт)[5]. Эстетические расположения представляют собой ситуативно-событийную со-расположенность человека и того, что им воспринято, когда вещь (или конфигурация пространства) и воспринимающий ее субъект становятся чем-то одним, чем-то единым.
Апостериорность эстетического ориентирует исследователя не на заранее данную (априорную) категоризацию эстетической предметности и эстетического чувства, а на рассмотрение переживаний, выделенных из потока обыденных состояний своей метафизической углубленностью. Апостериорный подход к вычленению эстетических феноменов оставляет поле эстетического усмотрения открытым для неведомых эстетической теории модусов чувственной данности Другого. Совершенствование теории мыслится в этом случае не как построение законченного сооружения, а как составление карты эстетических расположений, всегда открытой для уточнений и расширений.
Рост чувствительности к возможности/невозможности иного как предмету восприятия, а, стало быть, – к присутствию/отсутствию сущего, прослеживается в европейской культуре уже с эпохи Возрождения. В раннее Новое время эта чувствительность заметно усиливается, а к концу XVIII-го столетия распространяется уже очень широко. Художественно-эстетическая практика романтической и постромантической Европы в значительной мере определяется пафосом становления 97 . Осуществившаяся в начале XIX-го века переориентация внимания (от сущности к существованию) определила логику развития литературы и искусства XIX-XX веков и стала предметом анализа критиков, литературоведов и искусствоведов.
Созерцание руины и эстетика времени. Особый интерес в исследовании феноменального поля по ту сторону эстетики прекрасного представляют объекты, которые не назовешь красивыми, но которые, тем не менее, привлекают к себе внимание и чья данность сопровождается чувством удовольствия. Эту область эстетического опыта мы определяем как эстетику существования и отличаем ее от эйдетической эстетики (от эстетики сущности), поскольку особенным, привлекающим внимание здесь оказывается существование (существование предмета и воспринимающего его субъекта). Эстетика существования ближайшим образом конкретизируется в эстетике возможности, а эта последняя – в феноменах эстетики пространства и времени.
Форма руин обнаруживает (по отношению к предполагаемому в случае руины отсутствующему целому) бес-порядок, неполноту и, бесспорно, может восприниматься как уродливая или безобразная. В этом случае она включается в эстетический дискурс, определяемый антитезой прекрасного-безобразного, гармоничного-дисгармоничного. Но нас же интересует опыт созерцания развалин во временном аспекте. В нем неполнота формы, ее фрагментированность не отталкивают человека (как это можно было бы ожидать), а парадоксальным образом притягивает его к себе. Внимание к руине как ценному в эстетическом плане объекту созерцания – характерная особенность культуры Нового времени. В этой культуре главным оказывается не сама по себе форма руины, не мера ее совершенства/несовершенства, но ее способность настраивать человека на восприятие вневременного через временное.
Не случайно поэтому, что если руинной темы иногда касались, то не в связи с прекрасным, а в связи с возвышенным. В частности, Э. Бёрк видел в руине один из тех предметов (громкий звук, мрак, ослепительный свет и т.д.), чья данность сопровождается чувством возвышенного. Но и для Бёрка предметом специального рассмотрения она не стала 100 .
К той же умиротворенности, полагает Зиммель, ведет и воспринимаемое в образе руины соединение прошлого и настоящего, отсутствия и присутствия. Соединяясь в одном образе, эти противоположности снимаются. (Темы времени Зиммель касается слегка, задевает ее попутно. Об очаровании древностей он говорит значительно больше, чем об очаровании руины, соединяющей прошлое и настоящее) 109 .
В первой половине ХХ века на руину обратил внимание Вальтера Беньямин. Впрочем, сама по себе руина мало его интересовала. Предметом интереса была руинная тема в эстетике барокко, точнее, в искусстве барокко. Беньямин связывал образ руины с барочной аллегоричностью (и руина, и аллегория говорят о неудержимом распаде целого) 110 .
Современная философско-эстетическая аналитика руины скромнее искусствоведческой и литературоведческой. Наиболее интересными в философском плане представляются нам работы Андреаса Шёнле, исследовавшего эволюцию эстетического восприятия руины в связи с представлениями о времени, истории, власти и идеей провиденциализма 113 .
С точки зрения целей данной статьи следует отметить также работу Андрея Ухналева, акцентирующего внимание на том, что главное в эстетике руины – это данность овеществленного в развалинах времени 114 .
Если попытаться охарактеризовать литературу, посвященную руине в целом, следует отметить заметное преобладание в ней исторических и искусствоведческих сюжетов (анализ того, как воспринимали и понимали руину, как она толковалась в разные времена философами, аналитиками искусства и т.д.), и отсутствие (за исключением эссе Зиммеля) попыток углубленного рассмотрения эстетического потенциала руины. В меру своих сил мы попытаемся этот пробел восполнить. Нас будет интересовать не репрезентация руинного опыта в том или ином виде искусства (включая сюда и садово-парковую руину), но руина как объект эстетического восприятия, а также те эффекты эстетики времени, которые связаны с ее образом.
Эстетическое в данном случае понимается как чувственная данность условно или безусловно особенного (Другого). Встреча с особенным мыслится не как результат осознанной деятельности, не как результат воздействия наделенного особыми (эстетическими) свойствами предмета (предметно-пространственной среды), но как эстетическое событие, в котором Другое открывает (показывает) себя и на стороне предметно-пространственной среды, и на стороне субъекта восприятия. Другое дано здесь и как особенное чувство, и как особенный объект созерцания. В событие вовлекаются человек и внешняя ему предметность, на которой фокусируется его внимание. Эстетические события так же разнородны, как и те обстоятельства, в которых они свершаются. Однако внимательный анализ позволяет вычленить из множества отдельных событий и ситуаций сходные по своей конституции эстетические расположения 115 . Другое может быть дано или как то, что влечет к себе человека (эстетика Бытия), или как то, что вызывает реакцию отшатывания (эстетика Небытия и Ничто). Другое открывает себя то в виде прекрасного или возвышенного, то в образе ветхого или юного, страшного или безобразного, etc. Эстетика Другого позволяет ввести в поле эстетической рефлексии (помимо классической категориальной пары прекрасное/безобразное, представляющей эстетику формы) эстетику величины (куда входит, в частности, область математически возвышенного по Канту), пространства, времени и, возможно, иные, пока еще не получившие наименования области опыта. Соответственно, можно говорить об эстетике формы, времени, пространства, величины, силы как об особых областях эстетического опыта. Выделять особые расположения в рамках той или иной области эстетического опыта можно в том случае, если мы, апостериори, обнаруживаем в разнообразных некоторых эстетических событиях и ситуациях специфическую схему данности Другого.
Завершая введение в эстетику руины, укажем на границы нашего исследования. Мы будем говорить о руинах, возникших естественным путем (после разрушения сооружений самого разного назначения). Сюжетов, связанных с возведением искусственных (садово-парковых) руин, мы здесь касаться не будем, отложив разработку этой темы на будущее 118 .
Прежде чем приступить к исследованию руины во временной перспективе есть смысл остановиться на расположениях, с которыми они ближайшим образом соотносятся. Речь пойдет о старом и ветхом 119 . И хотя на первый взгляд различие между старым и ветхим кажется незначительным, на деле оно существенно.
Ветхое. От старого следует отличать ветхое. Ветхим называют то, что воспринимается как существующее на грани бытия и небытия. Ветхое – это то, что не может быть иным (не может стать еще старее). У него только одна возможность – не быть. В фокусе внимания в данном случае находится еще-существование вещи, а не ее прошлое, не то, что с ней было, не то, чему она служила и т.д. Пребывая на границе самотождественности, такая вещь оказывается отделена – в ее переживании – от ее сущности, от формы, которую она (пока еще) сохраняет. В центре внимания находится не то, что перед нами (дом, забор, лавка, человек), а сама конечность, временность существования.
Ветхость – это не объективная характеристика вещи, не ее свойство, это встреча с ее конечностью. Для рациональной оценки возможности существования даже очень старой вещи нет объективного показателя, который позволил бы оценить ее как ветхую. Для внешнего (рационально настроенного) наблюдателя вещь, какой бы старой не была, может еще немного состариться (на годы, месяцы, дни или минуты) 120 . Восприятие вещи как ветхой – это эстетическое событие, в силовом поле которого она переживается, как утратившая возможность изменяться без утраты своей обособленности, экземплярности. Это вещь на острие стрелы времени.
Существование открывается здесь как веществование. Без формы вещь не существует как отдельная единица, а без вещества она остается всего лишь представлением, образом. Смысловая определенность (понятие, идея) не стареет и не ветшает. Вещь – это ветшающая форма. Обнаружившаяся в ветхом временность, конечность сущего, а, стало быть, и временность человеческого существования, не должна, казалось бы, сопровождаться чувством удовольствия. Однако опыт свидетельствует, что при встрече с ветхим мы испытываем влечение к нему.
В чем же источник удовольствия от созерцания ветхого? Переживание конечности сущего дает возможность прочувствовать то, благодаря чему сущее открыто человеку в модусах настоящего, прошлого и будущего. Такое переживание сопрягается с выходом за пределы восприятия времени в пространственно-подобном разделении на прошлое, настоящее и будущее. Конечность ставит человека не перед каким-то временем, а перед тем, что позволяет ему находить сущее (и себя как сущее), и находить его как данное в том или ином временном модусе. Переживание конечности открывает человеку (в)не-временное как начало временного, дает почувствовать Другое как дистанцирующее от временного.
Данность сущего на острие стрелы времени (переживание конечности сущего) в силовом поле эстетического события соединяется с переживанием безусловно Другого, не-сущего в его утверждающем Присутствие (Dasein) модусе (модусе Бытия). Таким образом, удовольствие от созерцания ветхого сопряжено с откровением (на уровне переживания) Другого как вневременного, причастность к которому воссоздает в человеке человека как чело (начало) того, что временно, конечно.
Книга представляет собой исследование эстетического опыта, возникающего в процессе особой, направленной на его достижение деятельности. Опираясь на концептуальный инструментарий феноменологии эстетических расположений, автор выделяет эстетическое паломничество, эстетическое действо и художественно-эстетическую деятельность в качестве трех типов эстетической активности. Особое внимание уделяется обоснованию и конкретизации (на примере "банной церемонии") феномена эстетического действа. Во второй части исследования рассматривается специфика художественно-эстетического опыта в его отличии от опыта эстетического, не связанного с созданием произведений искусства.
Книга представляет интерес для философов, культурологов, литературоведов, искусствоведов, психологов и всех, кто интересуется современной эстетикой, антропологией, онтологией и теорией культуры.
Лишаев С. А. ЭСТЕТИКА ДРУГОГО: ЭСТЕТИЧЕСКОЕ РАСПОЛОЖЕНИЕ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ 1
ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ 2
Глава 1 ЭСТЕТИЧЕСКОЕ РАСПОЛОЖЕНИЕ И ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ 2
Глава 2. ХУДОЖЕСТВЕННОЕ И ЭСТЕТИЧЕСКОЕ: ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ В КОНТЕКСТЕ ФЕНОМЕНОЛОГИИ ЭСТЕТИЧЕСКИХ РАСПОЛОЖЕНИЙ 21
ПРИЛОЖЕНИЕ 1. Феноменология эстетических расположений и ее конкретизация (феномены ветхого, юного, мимолетного, ужасного, страшного, тоскливого) 39
ПРИЛОЖЕНИЕ 2. Философия и искусство: различие уже в замысле 41
ПРИЛОЖЕНИЕ 3. Мерцающая предметность: художественное произведение как предмет литературоведческого и философского исследования 46
ПРИЛОЖЕНИЕ 4. Произведение искусства в широком и узком смысле слова и художественное произведение 50
ПРИЛОЖЕНИЕ 5. Эстетика отвержения и эстетика возвышенного в художественном произведении 52
ПРИЛОЖЕНИЕ 6. Наложение эстетических эффектов (на материале литературного творчества) 55
Лишаев С. А. ЭСТЕТИКА ДРУГОГО: ЭСТЕТИЧЕСКОЕ РАСПОЛОЖЕНИЕ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Смысл эстетического анализа состоит в том, чтобы не мой (немой) опыт сделать моим, чтобы предоставить слово тому, что имеет место, но, лишенное имени, немотствует. Исследуя, выявляя, именуя, философ, как и художник, расширяет и углубляет нашу способность видеть, слышать и понимать. Чувство, переживание, настроение, расположение существуют для нас в меру их поименованности. Активное и сознательное отношение к эстетическому опыту возможно только в том случае, если он выделен из потока разнородных ощущений и переживаний и выражен в слове, просветлен смыслом, удержан понятием.
Ситуация в эстетике. Необходимость перемен в эстетике чаще всего связывают с неклассической ситуацией в искусстве. Представители академической эстетики испытывают беспокойство из-за всевозрастающего разрыва между имеющимися категориальными настройками мышления и новыми формами художественной деятельности, или, как принято выражаться сегодня, артпрактиками.
В ситуации хронического отставания от экспериментально-эстетических практик художественных авангардов XX-XXI веков за философской эстетикой прочно закрепилась репутация консервативной дисциплины. Пытаясь преодолеть падение интереса к эстетике, многие теоретики устремились в погоню за покинувшим убежище классических форм искусством. Однако тот, кто догоняет, мало чем может помочь тем, кто "делает искусство", и тем, кто профессионально занимается его изучением. По настоящему полезной для искусствоведов, литературоведов, культурологов и для людей искусства может быть только эстетика, рассматривающая художественные творения и жесты в максимально широком - философском - контексте.
Переосмысление классической эстетики (эстетики прекрасного), мотивированное желанием включить неклассические формы современного искусства в концептуальное пространство эстетической теории, накладывает на методологический поиск исследователей существенные ограничения, поскольку изначально ставит его в зависимость от старой эстетики, для которой характерно увязывание эстетического с художественным произведением как фиксированным результатом высокоспециализированной деятельности .
Традиция, в соответствии с которой в фокусе эстетического познания оказываются феномены, институционализированные как произведения искусства, непродуктивна для эстетики постклассической эпохи. Мы исходим из того, что, с одной стороны, в музее, на выставке, в книжном магазине встречается немало артефактов, не представляющих интереса с эстетической точки зрения, а с другой стороны, имеется немало феноменов, заслуживающих самого пристального внимания, но существующих по ту сторону традиционных форм художественного творчества.
Сегодня (впрочем, это "сегодня" началось еще "вчера", в XX веке) появилась возможность и одновременно потребность в том, чтобы эмансипировать эстетику от искусства, а искусство - от эстетики. Не отказывая искусству в особом отношении к эстетическому опыту, следует расстаться с застарелой привычкой оценивать эстетические феномены меркой, задаваемой художественным произведением.
Многие философы согласны с тем, что с эстетикой "надо что-то делать", что нужна новая эстетическая теория. Методологический плюрализм, характерный для философии последних десятилетий, может сыграть положительную роль в обновлении эстетической мысли только в том случае, если приведет к появлению новых подходов к осмыслению "эстетического" как предмета философской рефлексии. В любом случае, прежде чем приступить к анализу конкретных эстетических феноменов, следует определиться с тем, что понимается под "эстетическим" в данном исследовании. Для нас это понятие связано с концепцией онтологической эстетики (эстетики Другого). В эстетике Другого (в эстетике как феноменологии эстетических расположений) в центре внимания находится не искусство, а исследование многообразных форм эстетического опыта. Эстетическое переживание, возникающее по ходу художественно-эстетической деятельности, рассматривается как один из модусов этого опыта. Книга, которую держит в своих руках читатель, являет собой попытку применить идеи и методологические установки "Эстетики Другого" к проблематике эстетической деятельности.
Классическая эстетика и эстетика Другого. В чем же состоит отличие феноменологии эстетических расположений (эстетики Другого) от классической эстетики? Для классической философии эстетическое - это предмет эстетического созерцания (прекрасная данность) и эстетическое чувство: предмет и чувство оказываются связаны друг с другом таким образом, что или субъект наделяет предмет эстетическим значением, или, наоборот, предмет обусловливает эстетический характер чувства. При этом само эстетическое событие, позволяющее нам апостериори определять вещи и чувства как эстетически значимые, в поле зрения классической философии и эстетики не попадет.
На место эстетики, сориентированной на созерцание прекрасных предметов, должна прийти эстетика, в основании которой лежит не прекрасная данность, не чувство красоты, а событие встречи с Другим, особенным, то есть событие, внутренний центр которого - яркое переживание возможности/ невозможности присутствия.
Эстетическое - это чувственная данность, в которой присутствует Другое как особенное нашего чувства. Эстетика, исходящая из событийности эстетического, рассматривающая эстетическое как чувственную данность Другого в таких его модусах, как Бытие, Небытие и Ничто, может быть названа онтологической эстетикой .
Книга, с которой знакомится читатель, имеет свою историю. Сказать о ней несколько слов необходимо по той причине, что она оказала влияние на структуру и расстановку смысловых акцентов философии возраста. Если заглянуть в Оглавление, мы увидим, что наиболее объемный раздел монографии посвящен анализу старости. В общем плане акцентирование внимания на анализе последнего возраста вполне закономерно: первое и последнее это то, что всегда приковывало к себе философское внимание. Но в нашем случае этот интерес объясняется (помимо общей причины) обстоятельствами, в которых формировался и реализовывался замысел философии возраста.
Путь к созданию книги не был прямым. Его начало определила работа над аналитическим описанием эстетических феноменов. Точнее, над описанием и истолкованием влечения к ветхому. Описание ветхого как феномена эстетики времени требовало его сопоставления с переживанием старого (эстетика прошлого). Возрастной аспект переживания времени в тот момент нами не тематизировался. Человеческая старость интересовала нас только как предмет эстетического восприятия и переживания наряду с другими формообразами старого и ветхого.
[Закрыть] ) имплицитно содержали в себе возможность тематизации старости как крайнего (маргинального) возраста, рассматриваемого уже не в эстетическом, а в практическом и антропологическом аспектах. Одним из результатов описания ветхого как эстетического феномена была концептуализация онтолого-эстетической дистанции, разделяющей переживание старого от переживания ветхого. Ее осмысление побудило нас задуматься над следующим вопросом: имеется ли нечто соответствующее этой дистанции в том случае, когда речь идет о разных способах бытия старым, а не о созерцании траченного временем сущего? Если одна и та же вещь в точке эстетического события может восприниматься и как старая, и как ветхая, не логично ли предположить, что нечто подобное может иметь место и в старческом этосе?
[Закрыть] ). Работа над эстетикой Другого способствовала переходу от эстетической феноменологии времени[3] 3
Интерес к эстетике старого и ветхого нашел отражение в ряде работ, мотивированных изучением феноменов эстетики времени. В частности, он дал толчок к размышлениям над эстетической привлекательностью старой фотографии (Лишаев С. А. Старая фотография // Mixtura verborum’ 2007: сила простых вещей. Сб. ст. – Самар, гуманит. академ. Самара, 2007. С. 40–62), и привлек внимание к феномену руины (Лишаев С. А. Игры руин (материалы к эстетической аналитике руины) // Mixtura verborum > 2013: время, история, память. Философский ежегодник. – Самара, 2014. С. 84–100; Лишаев С. А. Эстетика руины // Ежегодник по феноменологической философии. М.: Издательский центр РГГУ, 2015. С. 87–114.).
Монографический жанр предъявляет определенные требования структурного, стилистического и содержательного характера. Чтобы реализовать их, пришлось существенно переработать ранее выполненные исследования и дополнить их новыми материалами.
Завершая Предисловие, отметим, что философия возраста как раздел философского знания находится в стадии формирования. Книга, с которой знакомится читатель, не претендует на раскрытие всего многообразия тематических горизонтов этой новой для философии дисциплины. Сам автор воспринимает ее как расширенное введение в философию возраста, как еще один шаг в продумывании возрастной данности времени.
Введение
Философская повестка дня и тематизация возраста
Актуальность тематизации возраста – одно из следствий характерного для посттрадиционных обществ акцента на свободе как принципе самоопределения человека. В традиционном обществе свобода (самостоятельность, возможность быть иным) была свободой в рамках всем известного и всеми признанного (а не найденного персонально) представления о его сущности[9] 9
Данное утверждение не исключает того, что, к примеру, в христианской традиции свобода рассматривалась как благо, как дар Бога. Бог хочет, чтобы человек свободно следовал тому, к чему Он предназначил его. При этом христианство живет не пафосом свободы, самоопределения и самоутверждения, а любовью ко Христу, стремлением к уподоблению Ему как Новому Адаму. Сущность человека (совершенная человечность) дана христианину в Иисусе Христе.
[Закрыть] . В посттрадиционном обществе сущностью человека признается свобода как чистая возможность, не связанная никаким заранее данным содержанием. Здесь не признают онтологически заданной сущности человека. В посттрадиционных культурах он рассматривается как сущее, способное искать и определять свою сущность самостоятельно. Человек не открывает (находит) сущность, он ее проектирует.
[Закрыть] ), получает возрастную характеристику (оценку, маркировку). Оценивая возраст, мы обращаем внимание на то, в какой мере сущее осуществлено, на какой фазе осуществления сущности оно находится. При этом оценка возраста может быть выражена числом, то есть количественно (годовые кольца дерева), а может – качественно (молодое деревце в отличие от старого). Возраст – он про существование сущего: как давно оно есть, и сколько ему осталось, в каком времени (возрасте) оно находится теперь. Соотношение прошедшего (от рождения) и оставшегося (до эсхатона) времени отображается как его возраст.
[Закрыть] желанного образа себя, ни заметное ее увеличение невозможны[13] 13
Невозможно сократить время необходимое на формирование человека и на реализацию его целей (то есть его хроноэкспозицию), но умереть можно в любой в любой момент, начиная с момента рождения.
[Закрыть] . Сама человечность человека, включающая в себя и сверхчеловеческое, выявляется постепенно, с возрастом. Предварительной завершенности своего конечного существования человек достигает в старости, а окончательной – после смерти (для других).
Те, кто имеет опыт работы с аналоговой фотокамерой, знают, как важна точность экспозиции при съемке. Точность выдержки необходима также на стадии проявки и закрепления скрытого образа на пленке и фотобумаге. При ошибке в выдержке снимок будет испорчен. Конечно, отклонения в экспозиции возможны, но в небольшом диапазоне. Впрочем, даже небольшие отклонения иногда дают интересные эффекты.
С хроноэкспозицией имеет дело каждый человек. Определенная выдержка должна быть проявлена ради выявления того, что возможно, желанно, намечено к исполнению субъектом. С природными параметрами хроноэкспозиции человеку приходится считаться, принимать их в расчет, поскольку корректировке они практически не поддаются. Время проявления-выявления тех или иных природных и психологических качеств задано био– и социо-хронопоэзисом, и человек не должен ни слишком спешить, ни тянуть время, если он хочет уложиться с воплощением образа в отпущенный ему срок. Человек нуждается в выдержке, в способности произвольно ускоряться и замедляться, а главное – в чувстве меры и в том, и в другом, и в третьем.
Хотя жизнь индивида временится в темпоритме, заданном биохронопоэзисом, человек способен, если говорить о взрослом, не только реактивно отзываться на возрастные изменения, но и заранее готовиться к ним, рефлексируя над вызовами, которые бросает время, и выстраивая тот этос, который позволяет ему быть соавтором своей жизни.
Знание временной границы жизни и ее возрастной разметки ставит перед знающим проблему выбора приоритетов, предполагающую отделение важного от неважного. Знание темпоральной меры жизни ставит вопрос о последовательности действий. Что сначала, что потом. Проясняя специфику каждого из возрастов взрослости, важно понять, как в них решаются эти вопросы.
Сдвиг философской мысли от данного к возможному, от ставшего к становящемуся, от сущности к существованию побуждает обратить внимание на то, как происходит – в зависимости от возраста – исполнение человека. Через возрастную дифференциацию обнаруживают себя разные модусы отношения человека к своей сущности как своей возможности (от игрового отношения в детстве до работы над извлечением смысла из уже прожитой жизни в старости). Различные формы отношения человека к сущности на разных стадиях его персонального хронопоэзиса – вот предмет описания и анализа в философии возраста.
Жизнь, которая раскачивается в просвете между рождением и смертью, требует продумывания, структурирования и проживания с учетом возможностей и ограничений, заданных биохронопоэзисом. Исполнение человеческого предназначения, обусловленного даром понимания (сознанием, временением, речью), предполагает и требует возрастной рефлексии в широком диапазоне от здравого смысла до осмысления возраста в философской рефлексии. Отсюда вопрос: что делает с нами время и что с ним делать нам?
Часть 1
Философия возраста. Разметка тематического поля
Глава 1
Возраст на карте философии
Не имеет смысла говорить о философии возраста и при этом воспроизводить психологические или социологические подходы к исследованию этой темы. Для конституирования философской аналитики возраста необходим соответствующий ее задачам концептуальный горизонт.
Читайте также: