Маяковский вы думаете это бредит малярия анализ
Обновлено: 17.04.2024
Вашу мысль,
мечтающую на размягченном мозгу,
как выжиревший лакей на засаленной кушетке,
буду дразнить об окровавленный сердца лоскут:
досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.
У меня в душе ни одного седого волоса,
и старческой нежности нет в ней!
Мир огромив мощью голоса,
иду — красивый,
двадцатидвухлетний.
Нежные!
Вы любовь на скрипки ложите.
Любовь на литавры ложит грубый.
А себя, как я, вывернуть не можете,
чтобы были одни сплошные губы!
Приходите учиться —
из гостиной батистовая,
чинная чиновница ангельской лиги.
И которая губы спокойно перелистывает,
как кухарка страницы поваренной книги.
Хотите —
буду от мяса бешеный
— и, как небо, меняя тона —
хотите —
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а — облако в штанах!
Не верю, что есть цветочная Ницца!
Мною опять славословятся
мужчины, залежанные, как больница,
и женщины, истрепанные, как пословица.
Вы думаете, это бредит малярия?
Это было,
было в Одессе.
Вот и вечер
в ночную жуть
ушел от окон,
хмурый,
декабрый.
В дряхлую спину хохочут и ржут
канделябры.
Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,
корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!
Ведь для себя не важно
и то, что бронзовый,
и то, что сердце — холодной железкою.
Ночью хочется звон свой
спрятать в мягкое,
в женское.
И вот,
громадный,
горблюсь в окне,
плавлю лбом стекло окошечное.
Будет любовь или нет?
Какая —
большая или крошечная?
Откуда большая у тела такого:
должно быть, маленький,
смирный любёночек.
Она шарахается автомобильных гудков.
Любит звоночки коночек.
Еще и еще,
уткнувшись дождю
лицом в его лицо рябое,
жду,
обрызганный громом городского прибоя.
Полночь, с ножом мечась,
догнала,
зарезала,—
вон его!
Упал двенадцатый час,
как с плахи голова казненного.
В стеклах дождинки серые
свылись,
гримасу громадили,
как будто воют химеры
Собора Парижской Богоматери.
Проклятая!
Что же, и этого не хватит?
Скоро криком издерется рот.
Слышу:
тихо,
как больной с кровати,
спрыгнул нерв.
И вот,—
сначала прошелся
едва-едва,
потом забегал,
взволнованный,
четкий.
Теперь и он и новые два
мечутся отчаянной чечеткой.
Рухнула штукатурка в нижнем этаже.
Нервы —
большие,
маленькие,
многие!—
скачут бешеные,
и уже
у нервов подкашиваются ноги!
А ночь по комнате тинится и тинится,—
из тины не вытянуться отяжелевшему глазу.
Двери вдруг заляскали,
будто у гостиницы
не попадает зуб на зуб.
Опять влюбленный выйду в игры,
огнем озаряя бровей загиб.
Что же!
И в доме, который выгорел,
иногда живут бездомные бродяги!
Эй!
Господа!
Любители
святотатств,
преступлений,
боен,—
а самое страшное
видели —
лицо мое,
когда
я
абсолютно спокоен?
Allo!
Кто говорит?
Мама?
Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
Мама!
У него пожар сердца.
Скажите сестрам, Люде и Оле,—
ему уже некуда деться.
Каждое слово,
даже шутка,
которые изрыгает обгорающим ртом он,
выбрасывается, как голая проститутка
из горящего публичного дома.
Люди нюхают —
запахло жареным!
Нагнали каких-то.
Блестящие!
В касках!
Нельзя сапожища!
Скажите пожарным:
на сердце горящее лезут в ласках.
Я сам.
Глаза наслезнённые бочками выкачу.
Дайте о ребра опереться.
Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!
Рухнули.
Не выскочишь из сердца!
На лице обгорающем
из трещины губ
обугленный поцелуишко броситься вырос.
Мама!
Петь не могу.
У церковки сердца занимается клирос!
Трясущимся людям
в квартирное тихо
стоглазое зарево рвется с пристани.
Крик последний,—
ты хоть
о том, что горю, в столетия выстони!
Никогда
ничего не хочу читать.
Книги?
Что книги!
Я раньше думал —
книги делаются так:
пришел поэт,
легко разжал уста,
и сразу запел вдохновенный простак —
пожалуйста!
А оказывается —
прежде чем начнет петься,
долго ходят, размозолев от брожения,
и тихо барахтается в тине сердца
глупая вобла воображения.
Пока выкипячивают, рифмами пиликая,
из любвей и соловьев какое-то варево,
улица корчится безъязыкая —
ей нечем кричать и разговаривать.
Городов вавилонские башни,
возгордясь, возносим снова,
а бог
города на пашни
рушит,
мешая слово.
Улица муку молча пёрла.
Крик торчком стоял из глотки.
Топорщились, застрявшие поперек горла,
пухлые taxi и костлявые пролетки
грудь испешеходили.
Чахотки площе.
Город дорогу мраком запер.
И когда —
все-таки!—
выхаркнула давку на площадь,
спихнув наступившую на горло паперть,
думалось:
в хорах архангелова хорала
бог, ограбленный, идет карать!
Господа!
Остановитесь!
Вы не нищие,
вы не смеете просить подачки!
Нам, здоровенным,
с шаго саженьим,
надо не слушать, а рвать их —
их,
присосавшихся бесплатным приложением
к каждой двуспальной кровати!
Что мне до Фауста,
феерией ракет
скользящего с Мефистофелем в небесном паркете!
Я знаю —
гвоздь у меня в сапоге
кошмарней, чем фантазия у Гете!
Я,
златоустейший,
чье каждое слово
душу новородит,
именинит тело,
говорю вам:
мельчайшая пылинка живого
ценнее всего, что я сделаю и сделал!
Слушайте!
Проповедует,
мечась и стеня,
сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!
Мы
с лицом, как заспанная простыня,
с губами, обвисшими, как люстра,
мы,
каторжане города-лепрозория,
где золото и грязь изъязвили проказу,—
мы чище венецианского лазорья,
морями и солнцами омытого сразу!
Плевать, что нет
у Гомеров и Овидиев
людей, как мы,
от копоти в оспе.
Я знаю —
солнце померкло б, увидев
наших душ золотые россыпи!
Жилы и мускулы — молитв верней.
Нам ли вымаливать милостей времени!
Мы —
каждый —
держим в своей пятерне
миров приводные ремни!
Видели,
как собака бьющую руку лижет?!
Я,
обсмеянный у сегодняшнего племени,
как длинный
скабрезный анекдот,
вижу идущего через горы времени,
которого не видит никто.
Где глаз людей обрывается куцый,
главой голодных орд,
в терновом венце революций
грядет шестнадцатый год.
А я у вас — его предтеча;
я — где боль, везде;
на каждой капле слёзовой течи
распял себя на кресте.
Уже ничего простить нельзя.
Я выжег души, где нежность растили.
Это труднее, чем взять
тысячу тысяч Бастилий!
И когда,
приход его
мятежом оглашая,
выйдете к спасителю —
вам я
душу вытащу,
растопчу,
чтоб большая!—
и окровавленную дам, как знамя.
Ах, зачем это,
откуда это
в светлое весело
грязных кулачищ замах!
Пришла
и голову отчаянием занавесила
мысль о сумасшедших домах.
И эту секунду,
бенгальскую,
громкую,
я ни на что б не выменял,
я ни на…
А из сигарного дыма
ликерною рюмкой
вытягивалось пропитое лицо Северянина.
Как вы смеете называться поэтом
и, серенький, чирикать, как перепел!
Сегодня
надо
кастетом
кроиться миру в черепе!
Вдруг
и тучи
и облачное прочее
подняло на небе невероятную качку,
как будто расходятся белые рабочие,
небу объявив озлобленную стачку.
Гром из-за тучи, зверея, вылез,
громадные ноздри задорно высморкая,
и небье лицо секунду кривилось
суровой гримасой железного Бисмарка.
И кто-то,
запутавшись в облачных путах,
вытянул руки к кафе —
и будто по-женски,
и нежный как будто,
и будто бы пушки лафет.
Вы думаете —
это солнце нежненько
треплет по щечке кафе?
Это опять расстрелять мятежников
грядет генерал Галифе!
Выньте, гулящие, руки из брюк —
берите камень, нож или бомбу,
а если у которого нету рук —
пришел чтоб и бился лбом бы!
Идите, голодненькие,
потненькие,
покорненькие,
закисшие в блохастом грязненьке!
Идите!
Понедельники и вторники
окрасим кровью в праздники!
Пускай земле под ножами припомнится,
кого хотела опошлить!
Земле,
обжиревшей, как любовница,
которую вылюбил Ротшильд!
Чтоб флаги трепались в горячке пальбы,
как у каждого порядочного праздника —
выше вздымайте, фонарные столбы,
окровавленные туши лабазников.
Изругивался,
вымаливался,
резал,
лез за кем-то
вгрызаться в бока.
На небе, красный, как марсельеза,
вздрагивал, околевая, закат.
Ничего не будет.
Ночь придет,
перекусит
и съест.
Видите —
небо опять иудит
пригоршнью обгрызанных предательством звезд?
Пришла.
Пирует Мамаем,
задом на город насев.
Эту ночь глазами не проломаем,
черную, как Азеф!
Ежусь, зашвырнувшись в трактирные углы,
вином обливаю душу и скатерть
и вижу:
в углу — глаза круглы,—
глазами в сердце въелась богоматерь.
Чего одаривать по шаблону намалеванному
сиянием трактирную ораву!
Видишь — опять
голгофнику оплеванному
предпочитают Варавву?
Может быть, нарочно я
в человечьем месиве
лицом никого не новей.
Я,
может быть,
самый красивый
из всех твоих сыновей.
Дай им,
заплесневшим в радости,
скорой смерти времени,
чтоб стали дети, должные подрасти,
мальчики — отцы,
девочки — забеременели.
И новым рожденным дай обрасти
пытливой сединой волхвов,
и придут они —
и будут детей крестить
именами моих стихов.
Я, воспевающий машину и Англию,
может быть, просто,
в самом обыкновенном Евангелии
тринадцатый апостол.
И когда мой голос
похабно ухает —
от часа к часу,
целые сутки,
может быть, Иисус Христос нюхает
моей души незабудки.
В улицах
люди жир продырявят в четырехэтажных зобах,
высунут глазки,
потертые в сорокгодовой таске,—
перехихикиваться,
что у меня в зубах
— опять!—
черствая булка вчерашней ласки.
Дождь обрыдал тротуары,
лужами сжатый жулик,
мокрый, лижет улиц забитый булыжником труп,
а на седых ресницах —
да!—
на ресницах морозных сосулек
слезы из глаз —
да!—
из опущенных глаз водосточных труб.
Всех пешеходов морда дождя обсосала,
а в экипажах лощился за жирным атлетом атлет;
лопались люди,
проевшись насквозь,
и сочилось сквозь трещины сало,
мутной рекой с экипажей стекала
вместе с иссосанной булкой
жевотина старых котлет.
Мария!
Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово?
Птица
побирается песней,
поет,
голодна и звонка,
а я человек, Мария,
простой,
выхарканный чахоточной ночью в грязную руку Пресни.
Мария, хочешь такого?
Пусти, Мария!
Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка!
Звереют улиц выгоны.
На шее ссадиной пальцы давки.
Видишь — натыканы
в глаза из дамских шляп булавки!
Мария!
Имя твое я боюсь забыть,
как поэт боится забыть
какое-то
в муках ночей рожденное слово,
величием равное богу.
Тело твое
я буду беречь и любить,
как солдат,
обрубленный войною,
ненужный,
ничей,
бережет свою единственную ногу.
Мария —
не хочешь?
Не хочешь!
Значит — опять
темно и понуро
сердце возьму,
слезами окапав,
нести,
как собака,
которая в конуру
несет
перееханную поездом лапу.
Кровью сердце дорогу радую,
липнет цветами у пыли кителя.
Тысячу раз опляшет Иродиадой
солнце землю —
голову Крестителя.
И когда мое количество лет
выпляшет до конца —
миллионом кровинок устелется след
к дому моего отца.
Вылезу
грязный (от ночевок в канавах),
стану бок о бок,
наклонюсь
и скажу ему на ухо:
— Послушайте, господин бог!
Как вам не скушно
в облачный кисель
ежедневно обмакивать раздобревшие глаза?
Давайте — знаете —
устроимте карусель
на дереве изучения добра и зла!
Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу,
и вина такие расставим по столу,
чтоб захотелось пройтись в ки-ка-пу
хмурому Петру Апостолу.
А в рае опять поселим Евочек:
прикажи,—
сегодня ночью ж
со всех бульваров красивейших девочек
я натащу тебе.
Хочешь?
Не хочешь?
Мотаешь головою, кудластый?
Супишь седую бровь?
Ты думаешь —
этот,
за тобою, крыластый,
знает, что такое любовь?
Я тоже ангел, я был им —
сахарным барашком выглядывал в глаз,
но больше не хочу дарить кобылам
из сервской муки изваянных ваз.
Всемогущий, ты выдумал пару рук,
сделал,
что у каждого есть голова,—
отчего ты не выдумал,
чтоб было без мук
целовать, целовать, целовать?!
Я думал — ты всесильный божище,
а ты недоучка, крохотный божик.
Видишь, я нагибаюсь,
из-за голенища
достаю сапожный ножик.
Крыластые прохвосты!
Жмитесь в раю!
Ерошьте перышки в испуганной тряске!
Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою
отсюда до Аляски!
Меня не остановите.
Вру я,
в праве ли,
но я не могу быть спокойней.
Смотрите —
звезды опять обезглавили
и небо окровавили бойней!
Эй, вы!
Небо!
Снимите шляпу!
Я иду!
Вселенная спит,
положив на лапу
с клещами звезд огромное ухо.
Стих относится к любовной лирике, так как в основе сюжета лежит ожидание лирического героя своей возлюбленной. Это мучительное ожидание переходит в ненависть, когда герой узнает, что любимая собирается выйти замуж. Оставшаяся часть поэмы – философское размышление автора, описание переполняющих его чувств.
В финале поэмы автор вновь обращается к Марии с униженной грубой мольбой. Он откровенно просит женщину отдать свое тело. Отказ приводит к новой вспышке ярости. Неудовлетворенный поэт с нетерпением ждет своей смерти в предвкушении разговора с Богом. Он обвиняет создателя в бессилии и грозится уничтожить весь рай. Эта угроза в максимальной степени передает настроение поэта и подчеркивает его непримиримый характер.
В. Маяковский - один из лучших поэтов начала ХХ века, века глубоких социальных перемен. Поэма "Облако в штанах" была закончена к июлю 1915 года. В ней поэт выступает как "тринадцатый апостол" (первое название поэмы, запрещенное цензурой) олицетворяющий грядущую революцию. Революция для Владимира Маяковского - это разрушение старого мира во имя создания нового, гибель во имя рождения. Поэма отражала распущенную силу миллионов, стихийно поднимающихся против капитализма и уже осознающих свой путь к борьбе.
Поэма была прямым откликом на империалистическую войну, хотя отдельные метафоры и сравнения были навеяны злободневностью, например: "Тело твое я буду беречь и любить, как солдат, обрубленный войной, ненужный, ничей, бережет свою единственную ногу". В. Маяковский в поэме "Облако в штанах" стремился всем содержанием дойти до самого корня человеческих страданий в том устройстве общества, которое делает войну неизбежной. В поэме выражено сочувствие страдающему человеку, а также показано прославление активности самих угнетенных и обездоленных. Поход против слабостей людей, искалеченных и оболваненных капитализмом, разоблачение иллюзий и заблуждений страдающего человека были органической частью мятежного пафоса "Облака". В поэме В. Маяковского отразились настроения масс, которые еще далеко не избавились от неуверенности в своих силах, от преувеличения сил врага: "Слышу: тихо, как больной с кровати, спрыгнул нерв. И вот, - сначала прошелся едва - едва, потом забегал, взволнованный, четкий". Отвлеченное противопоставление страдания счастью, исступленное воспевание страдания и жертвы врывались диссонансом в активную, бунтарскую проповедь "Облака". И для этого были свои причины. Муки труда и рабства, невежества и одичания, нищеты и моральной деградации, в которые капитализм вверг широкие трудящиеся массы, не могли пройти для них бесследно. В. Маяковский с необычайной силой утверждает - молодость нового мира, нового пути: "У меня в душе ни одного седого волоса, и старческой нежности нет в ней! Мир против мощью голоса, иду - красивый, двадцатидвухлетний". Маяковский отвергает "старую жизнь": "Долой вашу любовь! ", "Долой ваше искусство! ", "Долой ваш строй! ", "Долой вашу религию". Эти четыре крика "Долой! " помогают осмыслить идейное значение поэмы. Но в реальном движении образов все четыре крика "Долой! " кричат об одном: всей своей поэмой Маяковский добирался до главного, существенного зла, раздражаясь общими бедствиями и всеми несчастиями героя поэмы.
Поэт соединяет личные переживания лирического героя с переживаниями всей страны. Могучий голос поэта, выступающего от имени многих, масштаб обобщений, истинность и сила чувства рождают у Маяковского высокий стиль, торжественную интонацию. Поэма с ее прямым обращением к угнетенным и обездоленным, с ее утвержлениями великой миссии поэта - апостола, с ее принципиальным противопоставлением живой разговорной речи "красивости" и выхолощенности языка декадентской литературы объективно наследовала и по-своему развивала революционно - демократические традиции, отвергнутые поэтами декаданса. Поэма "Облако в штанах" - это замечательная поэма, написанная человеком, искренне верящим в идею революции, в прекрасное светлое будущее, в неизбежность счастья. Именно эта искренность и является, на взгляд литературоведов, причиной того, что даже сейчас, когда общество перестраивается, жизнь меняется, поэта В. Маяковского остается прекрасным образцом художественного слова, отражая осмысление старой жизни и переход к новой.
Все творчество Владимира Владимировича пронизано идеями и новшествами, которые автору удается создать внутри традиционного литературного процесса. Он является основоположником нового течения – футуризма. Многие авторы до Маяковского, и после него пытались творить в данном направлении, но никому из них не удалось добиться те успехов, которых добился Владимир Владимирович.
Из этого можно сделать вывод, что своим творчеством и нововведениями Маяковскому удалось добиться бессмертия для своих трудов.
История создания
Жанр, направление, размер
Композиция
Анализируемое произведение считается тетраптихом, поскольку делится на четыре равновесных части. Почему автор разделил свое произведение именно так ответить достаточно сложно. В то же время существует мнение, что все части произведения соответствуют отмеченными психологами пяти стадиям принятия неизбежного. Исключением является лишь последняя стадия – смирения.
Читатель отчетливо видит, как многострадальный герой переживает все четыре стадии: гнев, отрицание, торг и депрессию. Отсутствует лишь стадия смирения. Но это легко объяснить тем, что Маяковский не хотел, чтобы его лирический герой мирился с происходящим, поскольку тот является наивным максималистом.
Смысл названия
Смысл поэмы
Первая часть
В первой части произведения мы знакомимся с лирическим героем. Автор описывает его как пылкого и красивого двадцатидвухлетнего молодого человека. Так же читатель узнает возлюбленную юноши. Это была весьма неосмотрительная особа, которая со страхом относилась к автомобильным гудкам, но в то же время смело признается молодому человеку, что отправляется под венец, не испугавшись его праведного гнева.
Но очень зря девушка не боялась его леденящего спокойствия. Лирический герой разочаровывается в любви как таковой, после предательства его возлюбленной. Окружающие не видят гнева юноши, но он убийственный для человека, который абсолютно все подвергает сомнению, кроме собственной совершенной любви, которая только что превратилась в прах.
Вторая часть
Поэт начинает рассказывать о муках творчества. Было время, когда он был сильно наивен. В то время он был уверен, что писать – это очень просто. Прошло время, и он отказался от чтения книг, потому что знал, как много сил и труда было приложено для их написания.
Он недоволен искусством, потому что оно превратилось в банальное удовлетворение амбиций тех, чье существование незаслуженно превратилось в культ.
Это был культ лжи, за которым не было никакой пользы. Он приходит к выводу, что банальные и ежедневные проблемы намного страшнее фантазии Гёте. Этим своим суждением он подчеркивает, что отвлеченные рассуждения великих авторов перед решением глобальных проблем становятся просто беспомощными.
Третья часть
Поэт начинает рассуждать о жизни, о том режиме, что царит вокруг, при этом он совершенно не пытается скрыть свои истинные чувства и мысли.
Он с презрением относится к поэту Северянину, который так похож на большинство его современников, главной задачей у которых стоит изящество строк. Лирический герой в корне не согласен с этим, потому что сам привык выражать свои мысли четко, ясно, хоть порой и в грубой форме. Правда не всегда мягкая, поэтому преподносить её следует такой, какая она есть.
Так же можно заметить призыв к революционным действиям, чтобы избавиться от царящего режима.
Четвертая часть
Лирического героя не покидают мысли о Марии. Он постоянно вспоминает о ней, потому что ему очень сильно её не хватает.
Он просит, чтобы она не обращала внимания на его измены, поскольку для него они ничего совершенно не значат. Его сердце и душа открыто лишь для неё одной, поэтому он клятвенно обещает беречь её.
Но девушка не прониклась к его словам, взаимности он от неё не дождался. Тогда герой решил обратиться к Богу, чтобы тот дал ему ответы на все вопросы. Но и от небес он не услышал ничего, кроме молчания.
Темы произведения
Автор поднимает сразу несколько тем в анализируемом произведении.
Еще одна тема произведения – это тема искусства. Данная тема вызывает особенный интерес, поскольку Владимир Маяковский выдвигал новые этнические и культурные идеи. Он первый начал проповедовать совсем неактуальный в России прагматизм.
В анализируемом произведении лирический герой не освящает глубокие философские проблемы, в то время, когда явные угрозы целостности общества находятся прямо перед глазами.
Маяковский так же поднимает тему маргинализма. Её явное проявление отчетливо заметно в третьей части произведения. Читатель видит, что лирического героя не устраивает существующий политический строй, при этом он отмечает, что общество просто не способно правильно развиваться, основываясь на угнетение и эгоизм.
Лирический герой старается противопоставить себя окружающей серой массе, которых он считает глупыми и бесперспективными.
Еще одна интересная тема, которую затронул автор, это тема религии. Для него данная тема очень нехарактерна. Но делает Маяковский это затем, чтобы наглядно продемонстрировать, что церковь – это ненужный нарост, образованный на теле современного общества.
Еще одна тема произведения – это тема революции. На примере лирического героя, который возненавидел мир из-за его несправедливых условий. Именно окружение сделало его таким, какой он есть. Лирический герой обращается к обществу, требуя сплотиться, и войти в новую эпоху.
Но главная тема поэмы – это тема разочарования. В первую очередь мы видим, как сильно может разочаровать человек, который был ближе всех. Именно разочарование в конкретном человеке может привести к разочарованию во всем мире, недостатки которого стали так очевидны.
Проблемы
Еще одна проблема произведения – это роль искусства в жизни общества. Он с жалостью наблюдает то, что искусство обесценилось, превратилось лишь в прихоть богатых людей. Настоящая красота все реже встречается в искусстве, а настоящие и важные проблемы – еще реже.
Основу произведения составляет проблема эмоциональной качки. Маяковский не зря уделяет ей так много внимания: отличительной особенностью Владимира Владимировича всегда была импульсивность и вспыльчивость, поэтому он очень внимательно относился к вопросу контроля своего эмоционального состояния. Это хорошо проглядывается на примере лирического героя произведения. Автор показывает читателю, что минутная слабость может привести к непоправимым последствиям.
Так же автор поднимает проблему религиозного толка. Наш герой устал от ударов судьбы, которыми она его щедро награждает. И когда к нему приходит понимание, что он один в своей борьбе. Даже в этот момент он не видит перед собой фигуру с нимбом.
Основная мысль
Основная идея поэмы заключена в утверждении, которое Маяковский сформулировал следующим образом:
Хороший учитель способен привить любовь ребенка к языку и литературе, в то время как плохой учитель может погубить её. Человек, выбирающий данную профессию, должен осознавать то, что ему придется учиться новому всю жизнь, чтобы суметь донести все величие и красоту русской литературы.
Вот и вёчер
в полную жуть
ушел от окон,
хмурый,
декабрый.
В дряхлую спину хохочут и ржут
канделябры.
Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,
корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!
Ведь для себя не важно
и то, что бронзовый,
и то, что сердце — холодной железкою.
Ночью хочется звон свой
спрятать в мягкое,
в женское.
И вот,
громадный,
горблюсь в окне,
плавлю лбом стекло окошечное.
Будет любовь или нет?
Какая —
большая или крошечная?
Откуда большая у тела такого:
должно быть, маленький,
смирный любеночек.
Она шарахается автомобильных гудков.
Любит звоночки коночек.
Еще и еще,
уткнувшись дождю
лицом в его лицо рябое,
жду,
обрызганный громом городского прибоя.
Полночь, с ножом мечась,
догнала,
зарезала,—
вон его!
Упал двенадцатый час,
как с плахи голова казненного.
В стеклах дождинки серые
свылись,
гримасу громадили,
как будто воют химеры
Собора Парижской Богоматери.
Проклятая!
Что же, и этого не хватит?
Скоро криком издерется рот.
Слышу:
тихо,
как больной с кровати,
спрыгнул нерв.
И вот,—
сначала прошелся
едва-едва,
потом забегал,
взволнованный,
четкий.
Теперь и- он и новые два
мечутся отчаянной чечеткой.
Рухнула штукатурка в нижнем этаже.
Нервы —
большие,
маленькие, —
многие! —
скачут бешеные,
и уже
у нервов подкашиваются ноги!
Что ж, выходите.
Ничего.
Покреплюсь.
Видите — спокоен как!
Как пульс
покойника.
Эй!
Господа!
Любители
святотатств,
преступлений,
боен,—
а самое страшное
видели —
лицо мое,
когда
я
абсолютно спокоен?
Люди нюхают —
запахло жареным!
Нагнали каких-то.
Блестящие!
В касках!
Нельзя сапожища!
Скажите пожарным:
на сердце горящее лезут в ласках.
Я сам.
Глаза наслезненные бочками выкажу.
Дайте о ребра опереться.
Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!
Рухнули.
Ей выскочишь из сердца!
На лице обгорающем
из трещины губ
обугленный поцелуишко броситься вырос.
Поэма “Облако в штанах” занимает особое место в творчестве Маяковского. Краткий анализ “Облако в штанах” поможет понять, что поэма состоит из четырёх частей и имеет революционный характер. Разбор произведения можно использовать для подготовки к уроку литературы в 11 классе.
Краткий анализ
Перед прочтением данного анализа рекомендуем ознакомиться со стихотворением Облако в штанах.
История создания – написано произведение в 1914 году, в этот период поэт был влюблён в Марию Денисову, однако чувства его не получили ответа, но были воплощены в стихах. Впервые оно было издано в 1915 году.
Тема поэмы – центральной можно назвать тему любви, однако к ней также добавляются тема поэта и толпы, нового искусства, отрицания господствующего строя и, наконец, отрицания Бога.
Композиция – поэма делится на части, каждая из которых имеет собственную тему, причём если в первой части лирический герой ждёт встречи со своей любовью, а после отрицает само это чувство, то в последней он обвиняет Бога в том, что тот не позаботился о человеке, не дал ему счастливой любви. Всего частей четыре.
Жанр – поэма-тетраптих.
Стихотворный размер – акцентный стих, в котором проявилось новаторство Маяковского как поэта.
Эпитеты – “выжиревший лакей“, “засаленная кушетка“, “размягчённый мозг”.
Метафоры – “окровавленный сердца лоскут“, “и гостиная батистовая, чинная чиновница ангельской лиги“.
Гипербола – “вывернуть не можете, чтобы одни сплошные губы“.
Сравнение – “мужчины, залежанные, как больница“, “женщины, истрёпанные, как пословица“.
Оксюморон – “пульс покойника“.
История создания
Владимир Маяковский задумал свою поэму ещё до знакомства с Марией Денисовой, первоначально она должна была называться “Тринадцатый апостол”. Но фактически история создания её начинается во время поездки футуристов по России. Знакомство с красавицей; её отказ вступать с ним в близкие отношения глубоко ранил Маяковского и в то же время дал ему большой творческий толчок: поэму, начатую в 1914 году, он закончил уже в июле 1915-го. В том же году произведение уже под названием “Облако в штанах” было опубликовано Осипом Бриком. Второе издание пришлось на 1916 год, и оба были сильно урезаны цензурой.
Поэма Маяковского интересна ещё и тем, что, несмотря на наличие центральной темы, она многотемна, причём остальные можно проследить по главам.
Так, в первой главе лирический герой ждёт свою возлюбленную (Маяковский никогда не скрывал, кому посвящено его произведение), причем ожидание это для него скорее мучительно, чем приятно. Он понимает, что надежды на ответное чувство нет, но всё же готов выслушать слова Марии. Тема второй части – поэзия, которая, по мнению Маяковского, должна быть поэзией борьбы – но далеко не все произведения и творцы соответствуют этому образу. Третья часть – это отрицание всего государственного строя, который жесток и бесчеловечен. Здесь появляется образ тринадцатого апостола из первоначального названия поэмы – это человек, который противостоит хозяевам жизни.
Наконец, в четвёртой части Маяковский снова возвращается к теме любви, которая на этот раз тесно связана с темой Бога: поэт не просто отрицает религию, он насмехается и над самим Создателем, который не подарил людям возможность счастливой любви. Лирический герой пытается донести свои чувства до возлюбленной – но остаётся с окровавленным сердцем.
Композиция
Произведение состоит из четырёх частей. Четырёхчастная композиция поэмы позволяет поэту рассмотреть все грани его чувства и высказать свои взгляды на жизнь, которые можно выразить простым лозунгом “Долой!” – и любовь, и современное общество, и самого Бога. Это основной смысл и посыл всего произведения.
Жанр этого произведения – поэма. Сам Маяковский говорил, что это “четыре крика из четырёх частей” . Он считал “Облако в штанах” катехизисом современного искусства – оно действительно новаторское по своей форме и бунтарское по содержанию.
Средства выразительности
Поэзия Маяковского была максимально резкой – он использовал многочисленные средства выразительности, чтобы наиболее ярко донести свою мысль до читателя. “Облако в штанах”, относящееся к дореволюционному периоду его творчества, уже выглядит как манифест. В нём использованы:
- эпитеты – “ выжиревший лакей “, “ засаленная кушетка “, “ размягчённый мозг” ;
- метафоры – “ окровавленный сердца лоскут “, “ и гостиная батистовая, чинная чиновница ангельской лиги “;
- гиперболы – “ вывернуть не можете, чтобы одни сплошные губы “;
- сравнения – “ мужчины, залежанные, как больница “, “ женщины, истрёпанные, как пословица “;
- оксюморон – “ пульс покойника “.
Ритмика стихотворения новаторская: использован модернистский подход, когда за ориентир берётся маршевый ритм и биение пульса. Все выразительные средства в нём используются не для красоты слога, а для того, чтобы более точно и ёмко передать мысль, которую поэт вкладывал в свои строки.
Читайте также: