Иже сидит к каше ближе

Так начиналась песня про одно весьма шумное лицейское происшествие.

Фома был дядька-слуга, которого начальство выгнало за историю с "гогель-могелем" (лицеисты собрали ему денег, сколько смогли). Дельвиг (барон) в деле не участвовал.

"Предполагается, - вспоминал Пущин, - что песню поет Малиновский, его фамилию не вломаешь в стих. Барон - для рифмы. Мы, то есть я, Малиновский и Пушкин, затеяли выпить гогель-могелю. Я достал бутылку рому, добыли яиц, натолкли сахару, и началась работа у кипящего самовара. Разумеется, кроме нас были и другие участники в этой вечерней пирушке, но они остались за кулисами по делу, а в сущности один из них, а именно Тырков, в котором чересчур подействовал ром, был причиной, по которой дежурный гувернер заметил какое-то необыкновенное оживление, шумливость, беготню. Сказал инспектору. Тот после ужина всмотрелся в молодую свою команду и увидел что-то взвинченное. Тут же начались спросы, розыски. Мы трое явились и объявили, что это наше дело и что мы одни виноваты".

Гауеншильд, справлявший тогда должность директора, донес министру. Разумовский приехал из Петербурга, вызвал троих из класса и вынес им строгий выговор. Этим не кончилось - министр приказал лицейскому начальству прибавить еще наказания по собственному разумению.

"1) две недели стоять на коленях во время утренней и вечерней молитвы;

2) сместить нас на последние места за столом, где мы сидели по поведению; и

3) занести фамилии наши, с прописанием виновности и приговора в черную книгу, которая должна иметь влияние при выпуске".

Первый пункт приговора был выполнен буквально. Второй смягчался по усмотрению начальства: последних по истечении некоторого времени постепенно продвигали опять вверх.

"По этому поводу, - помнит Пущин, - были тут же сложены стишки, не слишком складные, но веселые и красноречивые":

Блажен муж, иже
Сидит к каше ближе;
Как лексикон,
Растолстеет он.
Не тако с вами -
С первыми скамьями,
Но яко скелет
Будете худеть.

В числа, места ("первый, последний"), любили играть - всю жизнь подписывали письма друг другу лицейскими номерами. Начальство же любило выстраивать их сообразно успехам: номер первый (из 30 возможных) - Горчаков или Вольховский. Пушкин шел восемнадцатым, девятнадцатым, потом и ниже.

Но эту табель рангов лицейская братия (или, как сами себя честили, "скотобратия" ) отвергает решительно и демократически:

Этот список сущи бредни.
Кто тут первый, кто последний,
Все нули, все нули,
Ай люли, люли, люли.

К счастью для провинившихся, последний их директор Энгельгардт убрал порочащую запись из "черной книги" - и от всей истории осталось лишь очередное послание №14-го к №13-му:

Помнишь ли, мой брат по чаше,
Как в отрадной тишине
Мы топили горе наше
В чистом, пенистом вине?

Как, укрывшись молчаливо
В нашем темном уголке,
С Вакхом нежились лениво,
Школьной стражи вдалеке?

Помнишь ли друзей шептаны
Вкруг бокалов пуншевых,
Рюмок грозное молчанье,
Пламя трубок грошовых?

Закипев, о сколь прекрасно
Токи дымные текли.
Вдруг педанта глас ужасный
Нам послышался вдали.

И бутылки вмиг разбиты,
И бокалы все в окно -
Всюду по полу разлиты
Пунш и светлое вино.

Убегаем торопливо -
Вмиг исчез минутный страх!
Щек румяных цвет игривый,
Ум и сердце на устах,

Хохот чистого веселья,
Неподвижный, тусклый взор
Изменяли час похмелья,
Сладкий Вакха заговор.

О друзья мои сердечны!
Вам клянуся, за столом
Всякий год в часы беспечны
Поминать его вином.

Иван Иванович Пущин писал свои мемуары на склоне дней, 40 лет спустя, однако по многим проверкам видно, как хорошо и свежо он все запомнил. Пир, вино, Вакх - об этом много, часто упоминалось в лицейских стихах. Пиры запретные ( "гогель-могель" ) и пиры, где участвуют некоторые любезные учителя, например Александр Иванович Галич:

О Галич, верный друг бокала
И жирных утренних пиров,
Тебя зову, мудрец ленивый,
В приют поэзии счастливой,
Под отдаленный неги кров.
Давно в моем уединеньи,
В кругу бутылок и друзей,
Не зрели кружки мы твоей,
Подруги долгих наслаждений,
Острот и хохота гостей.

Смешно и скучно в веселых лицейских попойках видеть нечто вроде "общественного протеста", освобождения; но глупо было бы не видеть, что чаша, заздравный кубок, легко и небрежно переходит в вольность, даже символизирует ее.

Вскоре после окончания Лицея многие воскликнут вместе с Пушкиным:

Пусть остылой жизни чашу
Тянет медленно другой;
Мы ж утратим юность нашу
Вместе с жизнью дорогой.

Еще через несколько лет:

Подымем бокалы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум

В Лицее же вскоре после только что описанной истории мы наблюдаем проштрафившихся "мужей с разных концов обеденного стола", когда они собираются возле заболевшего Пушкина.

Вот они, "пирующие студенты": им 15-16 лет, веселые, свободные, не видимые в этот час начальством!

Мы позволим себе "на полях" этого стихотворения дать несколько кратких объяснений:

Друзья, досужный час настал;
Все тихо, все в покое;
Скорее скатерть и бокал!
Сюда, вино златое!
Шипи, шампанское, в стекле.
Друзья, почто же с Кантом
Сенека, Тацит на столе,
Фольянт над фолиантом?
Под стол холодных мудрецов,
Мы полем овладеем;
Под стол ученых дураков!
Без них мы пить умеем.
Однажды
Дельвиг, не
выучив, как
обычно, урока,
спрятался под
кафедрой
а там уснул
Ужели трезвого найдем
За скатертью студента?
На всякий случай изберем
Скорее президента.
В награду пьяным - он нальет
И пунш и грог душистый,
А вам, спартанцы, поднесет.
Воды в стакане чистой
Апостол неги и прохлад,
Мой добрый Галич, Vale!
Ты Эпикуров младший брат,
Душа твоя в бокале.
Главу венками убери,
Будь нашим президентом,
И станут самые цари

Завидовать студентам.
Дай руку, Дельвиг! Что ты спишь?
Проснись, ленивец сонный!
Ты не под кафедрой сидишь,
Латынью усыпленный.
Взгляни: здесь круг твоих друзей;
Бутыль вином налита,
За здравье нашей музы пей,
Парнасский волокита.

Илличевский Остряк любезный, по рукам!
Полней бокал досуга
И вылью сотню эпиграмм
На недруга и друга.
Скорее всего
князь Горчаков,
хотя
"сиятельным
повесой" был
и граф
Броглио.
А ты, красавец молодой
Сиятельный повеса!
Ты будешь Вакха жрец лихой,
На прочее - завеса!
Хотя студент, хотя и пьян
Но скромность почитаю;
Придвинь же пенистый стакан,
На брань благословляю.
Конечно же
Пущин!
Товарищ милый, друг прямой,
Тряхнем рукою руку,
Оставим в чаше круговой
Педантам сродну скуку:
Не в первый раз мы вместе пьем,
Нередко и бранимся
Но чашу дружества нальем -
и тотчас помиримся.
Миша Яковлев
- Паяс ,
вспомним
его неудачу
с баснями!
А ты, который с детских лет
Одним весельем дышишь,
Забавный, право, ты поэт,
Хоть плохо басни пишешь;
С тобой тасуюсь без чинов,
Люблю тебя душою,
Наполни кружку до краев, -
Рассудок, бог с тобою
Иван
Малиновский -
Казак; поэтому
вспомянут
и Платов,
знаменитый
Донский атаман
А ты, повеса из повес,
На шалости рожденный,
Удалый хват,головорез,
Приятель задушевный,
Бутылки, рюмки разобьем
За здравие Платова,
В казачью шапку пунш нальем -
И пить давайте снова.
Разумеется,
первый
гитарист
Николай
Корсаков
Приближься, милый наш певец,
Любимый Аполлоном!
Воспой властителя сердец
Гитары тихим звоном.
Как сладостно в стесненну грудь
Томленье звуков льется.
Но мне ли страсть вздохнуть?
Нет! пьяный лишь смеется
Опять
Яковлев -
учившийся на
скрипке
(отсюда и
насмешка:
Роде -
известный
скрипач).
Не лучше ль, Роде записной,
В честь Вакховой станицы
Теперь скрыпеть тебе струной
Расстроенной скрыпицы?
Запойте хором, господа,
Нет нужды, что не складно;
Охрипли - это не беда:
Для пьяных все ведь ладно!
Но что. я вижу все вдвоем;
Двоится шкаф с араком;
Вся комната пошла кругом;
Покрылись очи мраком.
Где вы, товарищи? где я?
Скажите Вакха ради.
Вы дремлете мои друзья,
Склонившись на тетради.
Писатель за свои грехи,
Ты с виду всех трезвее;
Вильгельм, прочти свои стихи
Чтоб мне заснуть скорее.

Пущин вспоминал, как впервые читалось это стихотворение:

"После вечернего чая мы пошли гурьбой с гувернером Чириковым к больному Пушкину. Началось чтение:

Друзья, досужный час настал,
Все тихо, все в покое и пр.

Внимание общее, тишина глубокая по временам только прерывается восклицаниями. Кюхельбекер просил не мешать, он был весь тут, в полном упоении. Доходит дело до последней строфы. Мы слышим:

Писатель за свои грехи,
Ты с виду всех трезвее;
Вильгельм, прочти свои стихи,
Чтоб мне заснуть скорее.

При этом возгласе публика забывает поэта, стихи его, бросается на бедного метромана, который, расстаявши под влиянием поэзии Пушкина, приходит в совершенное одурение от неожиданной эпиграммы и нашего дикого натиска. Добрая душа был этот Кюхель! Опомнившись, просит он Пушкина еще раз прочесть, потому что и тогда уже плохо слышал одним ухом, испорченным золотухой".

Ваш ответ

решение вопроса

Похожие вопросы

  • Все категории
  • экономические 42,733
  • гуманитарные 33,419
  • юридические 17,861
  • школьный раздел 593,330
  • разное 16,679

Как быстро выучить стихотворение наизусть? Запоминание стихов является стандартным заданием во многих школах.

Как научится читать по диагонали? Скорость чтения зависит от скорости восприятия каждого отдельного слова в тексте.

Как быстро и эффективно исправить почерк? Люди часто предполагают, что каллиграфия и почерк являются синонимами, но это не так.

Как научится говорить грамотно и правильно? Общение на хорошем, уверенном и естественном русском языке является достижимой целью.

Уж с какой только стороны не подходят к Пушкину! Каждый судит о нём со своей колокольни. А вот какой Пушкин был едок? Что он любил покушать? Какие блюда воспевал в своих произведениях?

После известной истории с гоголем-моголем Пушкина и его друзей отсадили назад за обеденным столом, и они шутили:

Блажен муж, иже
Сидит к каше ближе.

Из этих анекдотов видно, чем кормили в Лицее нашего Пушкина. Другое дело – меню петербургских ресторанов!

Пред ним roast-beaf окровавленный
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.

Долго ль мне в тоске голодной
Пост невольный соблюдать
И телятиной холодной
Трюфли Яра поминать?

Что устрицы? Пришли! О радость!
Летит обжорливая младость
Глотать из раковин морских
Затворниц жирных и живых,
Слегка обрызнутых лимоном.

У Гальяни иль Кольони
Закажи себе в Твери
С пармезаном макарони
Да яичницу свари.

На досуге отобедай
У Пожарского в Торжке,
Жареных котлет отведай (именно котлет!)
И отправься налегке.

Как до Яжельбиц дотащит
Колымагу мужичок,
То-то друг мой рас таращит
Сладострастный свой глазок!

Поднесут тебе форели!
Тотчас их варить вели,
Как увидишь: посинели, –
Влей в уху стакан шабли.

Чтоб уха была по сердцу,
Можно будет в кипяток
Положить немного перцу,
Луку маленький кусок.

У податливых крестьянок
(Чем и славится Валдай)
К чаю накупи баранок
И скорее поезжай.

Будучи великим гурманом, Пушкин, однако, любил и простую пищу. Любимое блюдо поэта – печёный картофель в мундире. В 1827–28 гг., приезжая в Петербург, он останавливался в трактире, а не у родителей, которые жили тогда в столице. Дельвиг, приглашая Пушкина к его же собственным родителям, посмеивался над возможностями их гостеприимства:

Друг Пушкин, хочешь ли отведать
Дурного масла, яиц гнилых?
Сегодня приходи обедать
Со мною у своих родных!

Единственное, чем, по словам Анны Керн, можно было заманить Пушкина к родителям, – был печёный картофель. Наверное потому, что его, по крайней мере, трудно испортить.

Мой идеал теперь - хозяйка,
Мои желания – покой,
Да щей горшок, да сам большой, –

Люблю я час
Определять обедом, чаем,
И ужином, мы время знаем
В деревне без больших сует,
Желудок - верный наш брегет.

Онегин, видно, не очень любил деревенскую пищу. Его раздражал

Обряд известный угощенья:
Несут на блюдечках варенья,
На столик ставят вощаной
Кувшин с брусничною водой.

А Пушкин обожал варенье, особенно крыжовенное. Даже когда он был уже женат и жил в Петербурге, П.А.Осипова посылала ему каждый раз к Новому году банку варенья. Вот старинный рецепт такого варенья из кулинарной книги пушкинского времени:


БЛАЖЕ́ННЫЙ , -ая, -ое; -же́н, -же́нна, -же́нно. 1. В высшей степени счастливый. (Малый академический словарь, МАС)

МУЖ , -а, м. 1. (мн. мужья́). Женатый мужчина (по отношению к своей жене). (Малый академический словарь, МАС)

И́ЖЕ , мест. Устар. Который, которые. (Малый академический словарь, МАС)

СИДЕ́ТЬ , сижу́, сиди́шь; деепр. си́дя; несов. 1. Занимать положение, при котором туловище поддерживается вертикально, опираясь на ягодицы. Сидеть на стуле. Сидеть за столом. Сидеть в седле. (Малый академический словарь, МАС)

КА́ША , -и, ж. 1. Сваренное на воде или молоке кушанье из крупы. Манная каша. Гречневая каша. (Малый академический словарь, МАС)

БЛИ́ЗКИЙ , -ая, -ое; бли́зок, -зка́, -зко, бли́зки и близки́; бли́же, ближа́йший. 1. Находящийся неподалеку, на небольшом расстоянии; противоп. далекий. Близок локоть, да не укусишь. Пословица. (Малый академический словарь, МАС)


Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать Карту слов. Я отлично умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!

Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.

Вопрос: потрещать — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?


Мы недавно от печали
Пущин, Пушкин, я, барон,
По бокалу осушали
И Фому прогнали вон.
Так начиналась песня про одно весьма шумное лицейское происшествие.

Фома был дядька-слуга, которого начальство выгнало за историю с "гогель-могелем" (лицеисты собрали ему денег, сколько смогли). Дельвиг (барон) в деле не участвовал.

"Предполагается, - вспоминал Пущин, - что песню поет Малиновский, его фамилию не вломаешь в стих. Барон - для рифмы. Мы, то есть я, Малиновский и Пушкин, затеяли выпить гогель-могелю. Я достал бутылку рому, добыли яиц, натолкли сахару, и началась работа у кипящего самовара. Разумеется, кроме нас были и другие участники в этой вечерней пирушке, но они остались за кулисами по делу, а в сущности один из них, а именно Тырков, в котором чересчур подействовал ром, был причиной, по которой дежурный гувернер заметил какое-то необыкновенное оживление, шумливость, беготню. Сказал инспектору. Тот после ужина всмотрелся в молодую свою команду и увидел что-то взвинченное. Тут же начались спросы, розыски. Мы трое явились и объявили, что это наше дело и что мы одни виноваты".

Гауеншильд, справлявший тогда должность директора, донес министру. Разумовский приехал из Петербурга, вызвал троих из класса и вынес им строгий выговор. Этим не кончилось - министр приказал лицейскому начальству прибавить еще наказания по собственному разумению.

"1) две недели стоять на коленях во время утренней и вечерней молитвы;

2) сместить нас на последние места за столом, где мы сидели по поведению; и

3) занести фамилии наши, с прописанием виновности и приговора в черную книгу, которая должна иметь влияние при выпуске".

Первый пункт приговора был выполнен буквально. Второй смягчался по усмотрению начальства: последних по истечении некоторого времени постепенно продвигали опять вверх.


"По этому поводу, - помнит Пущин, - были тут же сложены стишки, не слишком складные, но веселые и красноречивые":

Блажен муж, иже
Сидит к каше ближе;
Как лексикон,
Растолстеет он.
Не тако с вами -
С первыми скамьями,
Но яко скелет
Будете худеть.

В числа, места ("первый, последний"), любили играть - всю жизнь подписывали письма друг другу лицейскими номерами. Начальство же любило выстраивать их сообразно успехам: номер первый (из 30 возможных) - Горчаков или Вольховский. Пушкин шел восемнадцатым, девятнадцатым, потом и ниже.

Но эту табель рангов лицейская братия (или, как сами себя честили, "скотобратия") отвергает решительно и демократически:

Этот список сущи бредни.
Кто тут первый, кто последний,
Все нули, все нули,
Ай люли, люли, люли.

К счастью для провинившихся, последний их директор Энгельгардт убрал порочащую запись из "черной книги" - и от всей истории осталось лишь очередное послание №14-го к №13-му:

Помнишь ли, мой брат по чаше,
Как в отрадной тишине
Мы топили горе наше
В чистом, пенистом вине?
Как, укрывшись молчаливо
В нашем темном уголке,
С Вакхом нежились лениво,
Школьной стражи вдалеке?

Помнишь ли друзей шептаны
Вкруг бокалов пуншевых,
Рюмок грозное молчанье,
Пламя трубок грошовых?

Закипев, о сколь прекрасно
Токи дымные текли.
Вдруг педанта глас ужасный
Нам послышался вдали.

И бутылки вмиг разбиты,
И бокалы все в окно -
Всюду по полу разлиты
Пунш и светлое вино.

Убегаем торопливо -
Вмиг исчез минутный страх!
Щек румяных цвет игривый,
Ум и сердце на устах,

Хохот чистого веселья,
Неподвижный, тусклый взор
Изменяли час похмелья,
Сладкий Вакха заговор.

О друзья мои сердечны!
Вам клянуся, за столом
Всякий год в часы беспечны
Поминать его вином.

Иван Иванович Пущин писал свои мемуары на склоне дней, 40 лет спустя, однако по многим проверкам видно, как хорошо и свежо он все запомнил. Пир, вино, Вакх - об этом много, часто упоминалось в лицейских стихах. Пиры запретные ("гогель-могель") и пиры, где участвуют некоторые любезные учителя, например Александр Иванович Галич:

О Галич, верный друг бокала
И жирных утренних пиров,
Тебя зову, мудрец ленивый,
В приют поэзии счастливой,
Под отдаленный неги кров.
Давно в моем уединеньи,
В кругу бутылок и друзей,
Не зрели кружки мы твоей,
Подруги долгих наслаждений,
Острот и хохота гостей.
Смешно и скучно в веселых лицейских попойках видеть нечто вроде "общественного протеста", освобождения; но глупо было бы не видеть, что чаша, заздравный кубок, легко и небрежно переходит в вольность, даже символизирует ее.

Вскоре после окончания Лицея многие воскликнут вместе с Пушкиным:

Пусть остылой жизни чашу
Тянет медленно другой;
Мы ж утратим юность нашу
Вместе с жизнью дорогой.
Еще через несколько лет:

Подымем бокалы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум
В Лицее же вскоре после только что описанной истории мы наблюдаем проштрафившихся "мужей с разных концов обеденного стола", когда они собираются возле заболевшего Пушкина.

Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)

Систематический свод подлинных свидетельств современников

Предисловие к первому изданию

Незаменимое достоинство лежащего передо мной материала – что я тут совершенно не завишу от исследователя, не вынужден смотреть на Пушкина его глазами, руководствоваться цитатами, которые ему заблагорассудится привести. Передо мною – возможно полное собрание отзывов о Пушкине, и на их основании я имею возможность делать свои самостоятельные выводы. Отзывы эти были разбросаны по разнообразнейшим журналам, газетам, книгам, часто очень труднодоступным; всякий, желавший составить себе самостоятельное представление о Пушкине, должен был проделывать долгую и кропотливую работу по собиранию материалов. Здесь эти материалы лежат перед читателем собранные, распределенные в систематическом порядке.


Правила поведения лицеистов. Фото Николая Кузнецова

Свобода или дух казармы


Устав Лицея. Фото Николая Кузнецова

Большая часть пунктов выглядит слегка пугающе. Например:


И это знаменитый Лицей, люди, про которых мы с детства помним:


Комната Пушкина в Лицее. Фото Николая Кузнецова

Вкупе со спартанскими кельями все это производит впечатление казармы. Сразу возникает вопрос: неужели дотошное исполнение этих жестоких правил дало нам блестящее поколение выпускников-лицеистов: Пушкина и Кюхельбекера, Горчакова и Дельвига, Пущина и Корфа?

Как нарушался Устав


Позвольте, а как же

Или вот письмо Илличевского:

Как, с христианских позиций, относиться к такой свободе чтения? Чего от нее было больше для души — пользы или вреда? Это вопрос, не имеющий однозначного ответа. Но факт остается фактом: лицеисты, наряду с книгами обязательной программы, читали, что хотели.

В дополнение к разговору о литературе в Лицее. Изначально там ученикам было запрещено сочинение стихов — вернее, сочинять их можно было только в классах и только в качестве учебного задания. Потом, в 1815 году, запрет был отменен, и причина тому — гений Пушкина. Процитирую книгу М. Я. Басиной:


Елена Шипицова. "На занятиях в лицее"

Стихи, кстати, очень неплохие, давайте их еще раз перечитаем.

Где наша роза,
Друзья мои.
Увяла роза,
Дитя зари.

Не говори:
Так вянет младость!
Не говори:
Вот жизни радость!

Цветку скажи:
Прости, жалею!
И на лилею
Нам укажи.

Махнуться вкусняшками

Кстати, к чести Лицея, надо сказать, что там, и только там во всей Российской империи, не было тогда телесных наказаний (куда там Итону, самой престижной английской частной школе, основанной в 1440 году — там пороли за провинности почти до самого конца XX века).


Лицеисты возле булочной Родакса. Карикатура А. Илличевского. 1815

Блажен муж, иже
Сидит к каше ближе.

Кто учил?

И действительно, почти весь педагогический состав был моложе тридцати лет.

Вспомним пушкинские строки:
Куницыну дань сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень,
Поставлен им краеугольный камень,
Им чистая лампада возжена…

Противоречия духовного воспитания

Меня смущала строгая краса
Ее чела, спокойных уст и взоров,
И полные святыни словеса.

Дичась ее советов и укоров,
Я про себя превратно толковал
Понятный смысл правдивых разговоров.


Знаменская церковь. Фото Николая Кузнецова

В чем здесь парадокс? В том, что Закон Божий в Лицее вели лучшие духовники и священники того времени. Так, например, при Пушкине законоучителем был протоиерей Николай Музовский, духовник императора Александра I, замечательный проповедник. В 1816 году его сменил недолго прослуживший в Лицее отец Гавриил Полянский, а затем законоучителем стал известный священник Герасим Павский, церковный ученый, основатель российской библеистики. Кстати сказать, и первый директор гимназии, В. Ф. Малиновский, перевел с древнееврейского несколько книг Ветхого Завета.

Правила пишут люди

Как же так вышло, что лицейский Устав был настолько противоречив и почему не соответствовал реалиям тамошней жизни?

Разгадка в той борьбе идей, в которой Устав создавался, в столкновении мировоззрений, которое предопределит и дальнейшую судьбу выпускников Лицея.


Михаил Михайлович Сперанский, художник - А. Г. Варнек


Портрет А.К. Разумовского. Гуттенбрунн Людвиг. 1801



Вот это коллективное творчество и висит сейчас в музее на почетном месте, как портрет борьбы идей. Борьбы, сформировавший мировоззрение лицеистов и предопределившей всю их дальнейшую жизнь. Тот же Пушкин пройдет через колоссальную перемену взглядов, через тяжелейшие жизненные драмы и погибнет на дуэли совсем еще нестарым человеком. Ту же противоречивость можно проследить и в судьбе других лицеистов.


Лицеисты. Рисунок Надежды Рушевой

Опыт Лицея не может быть принят с наивным восторгом, это вовсе не образец идеальной педагогики. Само русское общество той поры было по-своему расколото, раскол этот повлиял и на формирование лицеистов. Эти дети, многие из которых были гениальными, подверглись впоследствии тяжелейшим испытаниям на разрыв — в том числе и в духовных поисках.

Пушкин в возрасте 11–12 лет. Акварель неизвестного художника.

В будни обед состоял из трех блюд, в праздник из четырех. За ужином давали два блюда. Каждый понедельник в столовой вывешивалась "программа кушаней" и возле нее заключались договоры на обмен порциями. Жаркое меняли на пироги, печенку на рыбу, бланманже на что-нибудь более существенное.

Кормили хорошо, но бывало всякое. Недаром в лицейских песнях имелись куплеты:

Вот пирожки с капустой, -
Позвольте доложить:
Они немножко гнилы,
Позвольте доложить.

Лучшие места за обеденным столом, ближе к гувернеру, раздающему еду, занимали отличившиеся по поведению и успехам.

Блажен муж, иже
Сидит к каше ближе -

сказал по этому поводу Александр Пушкин.

Надзиратель и гувернеры внушали воспитанникам, что вести себя в столовой надлежит "благопристойно", как если бы они находились в большом светском обществе, разговаривать тихо и "благоприлично". Но завтраки, обеды и ужины проходили шумно, весело.

Обычно в столовой директор объявлял им о новых распоряжениях. Стоило ему появиться, как все умолкали. Не потому, что боялись. Он никогда не кричал, не распекал их начальственно. Он ненавидел муштру и гордился тем, что Лицей - единственное учебное заведение в Российской Империи, где детей не секут. Василий Федорович старался сделать так, чтобы "воспитывающие и воспитуемые составляли одно сословие", чтобы воспитанники чувствовали в педагогах не "начальников", а друзей. "У нас по крайней мере царствует с одной стороны свобода (а свобода дело золотое), - рассказывал в письме из Лицея своему приятелю Фуссу воспитанник Илличевский. - С начальниками обходимся без страха, шутим с ними, смеемся". Малиновского не боялись, а любили, уважали. Очень скоро поняли, что он человек особенный. Главное для него не чины, не деньги, не расположение начальства, а Лицей, воспитанники. Он стремился вырастить их нужными для России, для "общего дела", для "общей пользы".

Однажды (это было вскоре после начала их лицейской жизни) во время вечернего чая дверь в столовую отворилась и вошел директор.

"Господа, - сказал он тихим голосом, - есть распоряжение министра. До окончания курса ни один из воспитанников не имеет права выезжать из Лицея. Но родные по праздникам могут вас посещать".

Сперва они не поняли. А когда поняли…

"Иные дети чувствительно приняли, что их никогда ни в какую вакацию домой не пустят", - записал Малиновский в своем дневнике.

В тот вечер в столовой никто не смеялся.

Но долго не горевали. Горевать было некогда: занятия, еда, прогулки - и дня как не бывало.

Гуляли в сопровождении гувернера и дядьки три раза в день во всякую погоду.

Возле самого Лицея гулять было негде. Там, где позднее разбили лицейский садик, в те времена была церковная ограда и березовая роща. В ней - стоянка для карет. Поэтому гуляли и играли в старинном парке Большого дворца.

Вырвавшись на волю, мальчики отводили душу.

Пушкин был одним из самых подвижных и ловких. Свою начитанность, прекрасное знание французского языка и французской литературы, за что ему дали прозвище "француз", ценил не высоко. А вот ловкостью, уменьем прыгать, бросать мяч гордился. Ему больше нравилось его другое прозвище: "обезьяна с тигром".

Он писал об этих днях:

В те дни, как я поэме редкой
Не предпочел бы мячик меткой,
Считал схоластику за вздор
И прыгал в сад через забор…

Когда французом называли
Меня задорные друзья,
Когда педанты предрекали,
Что век повесой буду я…

Летом гуляли много, зимой меньше. Возвращались с прогулки отдохнувшие, веселые.

Когда проходили близ дворца, гувернер уговаривал, чтобы шли тихо, чинно. Но его мало слушали. "Воспитанники Корф, Данзас, Корнилов, Корсаков и Гурьев, - записано было гувернером в "Журнале поведения", - во время прогулки отставали от своих товарищей и, идучи мимо дворца, рассматривали пойманных бабочек и производили шум. Слова и увещания гувернера Ильи Степановича Пилецкого, чтобы они сохраняли тишину и наблюдали порядок, нимало не имели на них действия".

Одна из записей в "Журнале" гласила: "Воспитанники Малиновский, Пущин и Илличевский оставлены без ужина за то, что во время прогулки они ссорились с Пушкиным и под видом шутки толкали его и били прутом по спине".

Возможно, это была просто шутка, а может быть, и ссора.

Пушкин не сразу сошелся с товарищами. Характер у него был неровный, настроение часто менялось. Он сам вспоминал, что бывал очень разный.

Порой ленив, порой упрям,
Порой лукав, порою прям,
Порой смирен, порой мятежен,
Порой печален, молчалив,
Порой сердечно говорлив…

Ум, добродушие, веселость уживались в нем с насмешливостью, обидчивостью, вспыльчивостью… "Иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умел потом из него выйти… - рассказывал о Пушкине Пущин. - Бывало, вместе промахнемся, сам вывернешься, а он никак не сумеет этого уладить".


И. И. Пущин. Рисунок Пушкина. 1825 год.

Многим лицеистам казалось, что бесшабашному, острому на язык "французу" море по колено.

И только умный, добрый Жанно Пущин, его друг сердечный, знал, как волновали, огорчали и мучили Пушкина самые незначительные размолвки с товарищами.

Все это обсуждалось по вечерам, когда ложились спать. С одной стороны 14-го номера, где спал Пушкин, была глухая стена, с другой, за тонкой перегородкой, номер 13-й - комната Пущина.

По лицейским правилам полагалось, "заняв свою постель, прекратить разговоры". Но Пушкин и Пущин разговаривали допоздна. "Я… часто, когда все уже засыпали, толковал с ним вполголоса через перегородку о каком-нибудь вздорном случае того дня, - вспоминал Пущин, - тут я видел ясно, что он по щекотливости всякому вздору приписывает какую-то важность, и это его волновало. Вместе мы, как умели, сглаживали некоторые шероховатости, хотя не всегда это удавалось".

О чем, о чем только не говорили они в эти ночные часы. Тускло горели ночники в арках длинного коридора четвертого этажа, мерно вышагивал взад и вперед дежурный дядька. Все давно заснули… Только в номерах 14-м и 13-м слышится приглушенный шепот:

- Ты чудак, Александр. Они и думать забыли…

- Ты полагаешь, Жанно?

- Не полагаю - уверен.

- Ты счастливец, Жанно. Тебя все любят. А я… У меня несносный характер.

Дядька останавливается, прислушивается, качает головой.

- Нехорошо, господин Пушкин. Извольте, сударь, спать…

Он протяжно зевает, крестит рот и проходит дальше.

Слабо потрескивает масло в ночниках. Мерно вышагивает дядька. Из 14-го и 13-го номеров доносится ровное дыхание. Уснули… Тихо…

Лицей уснул до следующего дня.

Классы

Классы, где учились воспитанники, занимали в третьем этаже четыре комнаты. Самая большая из них - физический класс - была в шесть окон, три из которых выходили на дворец, а три в противоположную сторону. Стены физического класса окрашены были в бледно-зеленый цвет, потолок расписан фигурами. На возвышении стояла кафедра. Перед нею - столы и шесть полукруглых скамеек, на пять мест каждая. К физическому классу примыкал физический кабинет. В нем - шкафы с различными аппаратами и приборами, такими, как "превосходной работы электрическая машина", "искусственное ухо… такой же глаз", изготовленные лучшим петербургским механиком; астролябия, глобусы земной и небесный, готовальня и тому подобное.

За физическим кабинетом находились еще два класса. Они шутливо описаны в лицейском стихотворении:

На кафедре, над красными столами,
Вы кипу книг не видите ль, друзья?
Печально чуть скрипит огромная доска,
И карты грустно воют над стенами…

В классах, как и в столовой, воспитанников рассаживали по поведению и успехам.

Блажен муж, иже
Сидит к кафедре ближе;
Как лексикон,
Растолстеет он…

Так говорилось об этом в "национальных" песнях.

Все шесть лет первым сидел Владимир Вольховский. Лицейское его прозвище было Суворочка. И не случайно. Невысокий, тщедушный, он обладал железным характером, несгибаемой волей и этим внешне и внутренне походил на Суворова. Вольховский решил стать военным и всячески закалял себя для будущих тягот. Трудолюбие его было поразительным. Чтобы больше успеть, он мало спал. Тренируя волю, по неделям отказывался от мяса, пирожного, чаю. Чтобы стать сильнее, взваливал себе на плечи толстенные тома словаря Гейма. Вырабатывая правильную посадку при верховой езде, готовил уроки, сидя верхом на стуле. За все это и получил он свое прозвище Суворочка.

Читайте также: