Джона вильсона город чумы

Обновлено: 28.03.2024

VECTOR A POETIC REINTERPRETATION OF THE ENGLISH SOURCE (“A FEAST IN TIME OF PLAGUE” BY ALEXANDER PUSHKIN)

Zavadskaya Nadezhda Mikhailovna
Northern (Arctic) Federal University named after M. V. Lomonosov
Student


Abstract
The following article is devoted to the comparison (comparative analysis) of two works – “A Feast in Time of Plague” by Alexander Pushkin and "The City of the Plague" by John Wilson, the latter being a peculiar source of Pushkin’s work. The main attention is focused on the authors’ difference in the interpretation of such notions as “death” and “action”. The author of the article proposes a new approach to the disclosure of the subject. The difference of the rendering of the description of the similar situations in two works is dictated by the religious and ethic principles, formed in the Russian and European culture.

Пушкин в точности перевел выбранную сцену, но в две песни (Вальсингама и Мери), входящие в нее, он внес существенные, носящие концептуальный характер, изменения. Эти изменения и окажутся в поле внимания в нашей работе.

Было время, процветала
В мире наша сторона [5, с 374].

По точным наблюдениям современных исследователей, «пушкинская песня Мери, совпадая отчасти по фактуре с песней героини Джона Вильсона (описание опустошения, которое принесла Чума), вместе с тем разнится с ней концептуально. Здесь нет той тягостной и безысходной пустоты, в которой оказалась английская героиня. Также в пушкинском мире есть Дженни и Эдмонд, разлука которых невозможна по определению:

Последнее замечание представляется особенно важным. В пушкинском тексте в качестве центрального вводится мотив любви. И это кардинально меняет ожидания героини в контексте ее представлений о смерти в чумном городе. Они связаны исключительно с судьбой ее возлюбленного Эдмонда после смерти Мери.

Однако сложно согласиться с тем, что основной мотив песни – жертвенность героини. Главное у А.С. Пушкина – это непрерывная связь возлюбленных и за чертой смерти. Это обстоятельство кардинально меняет картину мира, утвержденную Джоном Вильсоном. Возможность личной встречи за чертой смерти, на которую намекают герои А.С. Пушкина, принципиально разрушает атмосферу безысходного одиночества, так болезненно переживаемую героиней Вильсона.

Есть упоение в бою
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы [11, с 378].

В его концепции истинное наслаждение (а именно в нем и сосредоточен смысл существования) переживается только у черты смерти. А чума способна максимально близко подвести к этой черте, и тем самым она предоставляет возможность в полной мере ощутить наслаждение этого положения.

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья –
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог [13, с 378].

Позиция Вальсингама в мире пушкинской трагедии осуждается. Она здесь обнаруживает свою ущербность на фоне позиции Мери. В этом противопоставлении двух позиций героев и состоит своеобразие пушкинского текста.

Мир Вильсона – мир страданий, и смерть лучший и желаемый способ избавления от них. Пушкинский мир содержит в себе безусловные ценности, сохраняющие свое значение и за чертой смерти, в инобытии. Эта концептуальная особенность русских переводов, уже отмеченная в современных исследованиях, посвященных совсем иным текстам и совсем иным авторам [16].


© Если вы обнаружили нарушение авторских или смежных прав, пожалуйста, незамедлительно сообщите нам об этом по электронной почте или через форму обратной связи.

(Из вильсоновой трагедии: The city of the plague [1] )
Улица. Накрытый стол. Несколько
пирующих мужчин и женщин.

Молодой человек

Почтенный председатель! я напомню
О человеке, очень нам знакомом,
О том, чьи шутки, повести смешные,
Ответы острые и замечанья,
Столь едкие в их важности забавной,
Застольную беседу оживляли
И разгоняли мрак, который ныне
Зараза, гостья наша, насылает
На самые блестящие умы.
Тому два дня наш общий хохот славил
Его рассказы; невозможно быть,
Чтоб мы в своем веселом пированье
Забыли Джаксона! Его здесь кресла
Стоят пустые, будто ожидая
Весельчака — но он ушел уже
В холодные подземные жилища…
Хотя красноречивейший язык
Не умолкал еще во прахе гроба;
Но много нас еще живых, и нам
Причины нет печалиться. Итак,
Я предлагаю выпить в его память
С веселым звоном рюмок, с восклицаньем,
Как будто б был он жив.

Председатель

Он выбыл первый
Из круга нашего. Пускай в молчанье
Мы выпьем в честь его.

Молодой человек

Да будет так!
(Все пьют молча.)

Председатель

Твой голос, милая, выводит звуки
Родимых песен с диким совершенством;
Спой, Мери, нам уныло и протяжно,
Чтоб мы потом к веселью обратились
Безумнее, как тот, кто от земли
Был отлучен каким-нибудь виденьем.

(поет)
Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение бывала
Церковь божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали в светлом поле
Серп и быстрая коса.
Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта;
Нива праздно перезрела;
Роща темная пуста;
И селенье, как жилище
Погорелое, стоит, —
Тихо все. Одно кладбище
Не пустеет, не молчит.
Поминутно мертвых носят,
И стенания живых
Боязливо бога просят
Упокоить души их!
Поминутно места надо,
И могилы меж собой,
Как испуганное стадо,
Жмутся тесной чередой!
Если ранняя могила
Суждена моей весне —
Ты, кого я так любила,
Чья любовь отрада мне, —
Я молю: не приближайся
К телу Дженни ты своей,
Уст умерших не касайся,
Следуй издали за ней.
И потом оставь селенье!
Уходи куда-нибудь,
Где б ты мог души мученье
Усладить и отдохнуть.
И когда зараза минет,
Посети мой бедный прах;
А Эдмонда не покинет
Дженни даже в небесах!

Председатель

Благодарим, задумчивая Мери,
Благодарим за жалобную песню!
В дни прежние чума такая ж, видно,
Холмы и долы ваши посетила,
И раздавались жалкие стенанья
По берегам потоков и ручьев,
Бегущих ныне весело и мирно
Сквозь дикий рай твоей земли родной;
И мрачный год, в который пало столько
Отважных, добрых и прекрасных жертв,
Едва оставил память о себе
В какой-нибудь простой пастушьей песне,
Унылой и приятной… Нет, ничто
Так не печалит нас среди веселий,
Как томный, сердцем повторенный звук!

О, если б никогда я не певала
Вне хижины родителей моих!
Они свою любили слушать Мери;
Самой себе я, кажется, внимаю,
Поющей у родимого порога.
Мой голос слаще был в то время: он
Был голосом невинности…

Луиза

Не в моде
Теперь такие песни! Но все ж есть
Еще простые души: рады таять
От женских слез и слепо верят им.
Она уверена, что взор слезливый
Ее неотразим — а если б то же
О смехе думала своем, то, верно,
Все б улыбалась. Вальсингам хвалил
Крикливых северных красавиц: вот
Она и расстоналась. Ненавижу
Волос шотландских этих желтизну.

Председатель

Послушайте: я слышу стук колес!
(Едет телега, наполненная мертвыми телами.
Негр управляет ею.)
Ага! Луизе дурно; в ней, я думал,
По языку судя, мужское сердце.
Но так-то — нежного слабей жестокий,
И страх живет в душе, страстьми томимой!
Брось, Мери, ей воды в лицо. Ей лучше.

Сестра моей печали и позора,
Приляг на грудь мою.

Луиза

(приходя в чувство)
Ужасный демон
Приснился мне: весь черный, белоглазый….
Он звал меня в свою тележку. В ней
Лежали мертвые — и лепетали
Ужасную, неведомую речь….
Скажите мне: во сне ли это было?
Проехала ль телега?

Молодой человек

Ну, Луиза,
Развеселись — хоть улица вся наша
Безмолвное убежище от смерти,
Приют пиров, ничем невозмутимых,
Но знаешь, эта черная телега
Имеет право всюду разъезжать.
Мы пропускать ее должны! Послушай,
Ты, Вальсингам: для пресеченья споров
И следствий женских обмороков спой
Нам песню, вольную, живую песню,
Не грустию шотландской вдохновенну,
А буйную, вакхическую песнь,
Рожденную за чашею кипящей.

Председатель

Такой не знаю, но спою вам гимн
Я в честь чумы, — я написал его
Прошедшей ночью, как расстались мы.
Мне странная нашла охота к рифмам
Впервые в жизни! Слушайте ж меня:
Охриплый голос мой приличен песне.

Многие

Гимн в честь чумы! послушаем его!
Гимн в честь чумы! прекрасно! bravo! bravo!

Председатель

(поет)
Когда могущая Зима,
Как бодрый вождь, ведет сама
На нас косматые дружины
Своих морозов и снегов, —
Навстречу ей трещат камины,
И весел зимний жар пиров.

Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой….
Что делать нам? и чем помочь?

Как от проказницы Зимы,
Запремся также от Чумы!
Зажжем огни, нальем бокалы,
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы.

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

Священник

Безбожный пир, безбожные безумцы!
Вы пиршеством и песнями разврата
Ругаетесь над мрачной тишиной,
Повсюду смертию распространенной!
Средь ужаса плачевных похорон,
Средь бледных лиц молюсь я на кладбище,
А ваши ненавистные восторги
Смущают тишину гробов — и землю
Над мертвыми телами потрясают!
Когда бы стариков и жен моленья
Не освятили общей, смертной ямы, —
Подумать мог бы я, что нынче бесы
Погибший дух безбожника терзают
И в тьму кромешную тащат со смехом.

Несколько голосов

Он мастерски об аде говорит!
Ступай, старик! ступай своей дорогой!

Священник

Я заклинаю вас святою кровью
Спасителя, распятого за нас:
Прервите пир чудовищный, когда
Желаете вы встретить в небесах
Утраченных возлюбленные души.
Ступайте по своим домам!

Председатель

(Дома)
У нас печальны — юность любит радость.

Священник

Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот,
Кто три тому недели, на коленях,
Труп матери, рыдая, обнимал
И с воплем бился над ее могилой?
Иль думаешь, она теперь не плачет,
Не плачет горько в самых небесах,
Взирая на пирующего сына,
В пиру разврата, слыша голос твой,
Поющий бешеные песни, между
Мольбы святой и тяжких воздыханий?
Ступай за мной!

Председатель

Зачем приходишь ты
Меня тревожить? Не могу, не должен
Я за тобой идти: я здесь удержан
Отчаяньем, воспоминаньем страшным,
Сознаньем беззаконья моего,
И ужасом той мертвой пустоты,
Которую в моем дому встречаю —
И новостью сих бешеных веселий,
И благодатным ядом этой чаши,
И ласками (прости меня, господь)
Погибшего, но милого созданья…
Тень матери не вызовет меня
Отселе, — поздно, слышу голос твой,
Меня зовущий, — признаю усилья
Меня спасти… старик, иди же с миром;
Но проклят будь, кто за тобой пойдет!

Многие

Bravo, bravo! достойный председатель!
Вот проповедь тебе! пошел! пошел!

Священник

Матильды чистый дух тебя зовет!

Председатель

(встает)
Клянись же мне, с поднятой к небесам
Увядшей, бледною рукой — оставить
В гробу навек умолкнувшее имя!
О, если б от очей ее бессмертных
Скрыть это зрелище! Меня когда-то
Она считала чистым, гордым, вольным —
И знала рай в объятиях моих…
Где я? Святое чадо света! вижу
Тебя я там, куда мой падший дух
Не досягнет уже…

"Пир во время чумы"

Рукописные материалы

Прижизненные публикации

Первая публикация в составе собрания сочинений

В собрание сочинений впервые включено: Посм. Т. 1.

Источник основного текста

Датировка

Английский оригинал трагедии:

Сцена 1. Молодые морские офицеры Франкфорт и Вильмот, только что вернувшиеся из плавания, направляются в зачумленный Лондон. Франкфорта особенно беспокоит судьба его любимой матери, от которой он давно не получал известий. На окраине города они встречают старика, который подробно рассказывает им об ужасах эпидемии.
Сцена 2. Астролог на площади пугает собравшихся своими прорицаниями и демонстрирует чудеса ясновидения. Появившиеся Франкфорт и Вильмот разоблачают его обман. Астролог внезапно чувствует признаки наступающей болезни и признается в совершенных преступлениях.
Сцена 3. Невеста Франкфорта Магдалена, кроткая и прекрасная девушка, молится в церкви. Внезапно появляется незнакомец, который признается ей, что собирался ограбить и убить её, но, пораженный её невинностью, красотой и благочестием, отказался от своего намерения и покаялся в грехах. Он рассказывает о том, что принадлежит к группе безбожных бражников, которые предаются пьянству, разврату и святотатственным игрищам.
Сцена 4. Пир во время чумы. После ухода Священника Вальсингам ссорится с Молодым Человеком (чья фамилия, как выясняется, Фицджеральд); оба обнажают шпаги, но появляющиеся Франкфорт и Вильмот – старые друзья Вальсингама, капитана военного корабля, – разнимают их. Молодой Человек шепотом предлагает Вальсингаму продолжить поединок в полночь на условленном месте. Вальсингам принимает вызов.

Английский оригинал и подстрочный перевод

Работа Пушкина над английским оригиналом

Время действия (Исторический и автобиографический контекст)

Литературный фон:

Чума и застолье у Боккаччо и Макиавелли

Пир и смерть у Плутарха и Монтеня

Платоновский пир-симпосий

Пир-симпосий в русском дружеском послании

Пир-симпосий в драме Пушкина

Герои поэмы - молодые, весельчаки и оптимисты прибывают в Лондон, где эпидемия набирает силу, и попадают, что называется, в самую гущу трагедии. Смертельная болезнь косит всех направо и налево. Перед опасностью бессильны и бедные, и богатые. Бродяги на улицах сбиваются в толпы и спорят о том, какой бы дом разграбить в первую очередь. Священник взывает к совести, порою тщетно. Постоянно кого-то хоронят. И вот в эдаком беспределе, хаосе и страхе герои романа – два молодых офицера и несколько присоседившихся к ним бражников устраивают, как бы мы выразились сегодня, вечеринку. Они пьют, едят, шутят и всячески бодрятся. Тут к ним является священник и начинает их стыдить. Что, дескать, вы творите? Когда кругом такая беда – как смеете вы веселиться? Ваши умершие родственники и друзья не поймут вашего веселья. Почему вы не в трауре? Да ведь и сами вы можете умереть в любой миг. Как же, мол, нехорошо так себя вести.

И тут молодые люди сразу же теряются, настроение у них портится и пир весь сходит на нет.

Оказывается, будучи в Болдино в 1830 году Александр Сергеевич наблюдал эпидемию холеры. В письмах он называет её чумой, но это всё же была холера.

Так можно ли веселиться, когда кругом только и слышно о болезнях и опасности заражения? Герои Пушкина отвечают на попрёки священника так.

Правы ли герои поэмы Вильсона и Пушкина?

Ведь страх – это прежде всего сильнейший стресс! А при стрессе выделяются кортикостероидные гормоны. Большие дозы этих гормонов серьёзно снижают иммунитет.

В США наблюдали группу испытуемых – не большую - всего 100 человек. Но зато наблюдения вели в течении 5 лет. Цель эксперимента состояла в том, чтобы понять насколько сопротивляемость организма зависит от стрессового фактора. Оказалось, что те участники эксперимента, кто много и часто нервничал, тревожился, боялся или получал негативные известия, заболевали в 3 раза чаще людей с относительно спокойной психикой. А меньше всех болели счастливчики – умеющие радоваться каждому пустяку и смеяться без повода.

Ощущение радости, умиротворения говорит о том, что вырабатываются гормоны – эндорфины, которые приводят организм в состояние баланса.

Иммунитет не повышают таблетки и микстуры. Иммуностимуляторы в большинстве своём маркетинговый ход и только.

Зато здоровье укрепляют такие простые вещи как

· Яркий солнечный свет – природный антисептик.

· Хороший крепкий, безмятежный сон – не менее 7 часов.

· Качественное питание – достаточное количество полноценного белка.

· Продукты, содержащие цинк и селен. Чемпионом является чеснок, который не зря римские воины носили в качестве амулета.

· Работает перга – отличное бактерицидное средство (о том, как принимать пергу с лечебной и профилактической целью в нашем блоге есть статья )

· Очень хорошо пить хотя бы по стакану в день воду с отрицательным ОВП (о свойствах этой уникальной воды тоже есть статья )

· И самое главное поменьше допускать в свою жизнь негатива и дурных, а порою и глупых новостей.

Так вот, в Милане, оказывается, тоже был свой, вполне реальный – если верить легенде – пир во время чумы.

И вот как было дело:

Князь Ачерби прибыл в Милан в 1615 году из родной Феррары по посланию испанского правительства. Милан в то время был в плену тяжёлого экономического кризиса. Князь же, обосновавшись в городе, приобрёл у Пьетро Мария Росси, князя Сан Секондо, особняк на по адресу 3, проспект Порта Романа, и приказал полностью его переделать в барочном стиле. Таким здание сохранилось и до сих пор.

Дом был не только перестроен снаружи, были переделаны и интерьеры внутри, да с такой роскошью, которую могли купить только очень большие деньги. Жители Милана с большим неодобрением взирали на эту стройку.

А потом в город пришла чума. Люди умирали тысячами. Начался голод. Те, у кого только была такая возможность – а, стало быть, в основном, знать – бежали из города в загородные резиденции, подальше от зловонного воздуха Милана. Одними из первых город покинула и семья Аннони. А окна резиденции Ачерби так и остались зажжеными: у её хозяина не было ни малейшего желания уезжать куда бы то ни было. Напротив, он завёл новую привычку устраивать шикарные праздники чуть ли не каждый день – и неизменно созывал на них всю знать, остававшуюся еще в городе. И чем больше свирепствовала чума и чем больше гибло людей, тем шикарней становились праздненства. В ночи из ярко освещенных окон роскошного особняка князя Ачерби доносилась музыка, беспечный смех и радостные крики знати, которая чувствовала себя бессмертной.

И, напоследок, мне будет приятно, если вы оцените эту статью или поделитесь ей в соцсетях.

Кстати, подпишитесь на канал блога на Facebook: вы не только будете узнавать о новых публикациях в моем основном блоге в ЖЖ , но и сможете поделиться своим мнением и пообщаться с другими подписчиками!

Похожие материалы про карантин в Милане можно найти на моем канале "Москвичка в Милане" по ссылкам ниже:

Читайте также: