Джованни боккаччо про чуму
Обновлено: 17.04.2024
Я желал бы объяснить подробнее общие положения, изложенные мною во введении к моей книге, потому что они не столько руководили мною в исследовании, сколько объявились в его результате как общий культурный итог. Это извинит кажущуюся специальность моей задачи: когда в историю общественных идей, под которой мы разумеем историю литературы, вносится новая последовательность, когда восстановляются органические связи развития, остававшиеся до сих пор нераскрытыми, специальное исследование не только извиняется своею целью, но оно необходимо.
В истории идей насильственных перерывов гораздо менее, чем обыкновенно думают. Эпохи упадка и возрастания, эпохи процветания и косности, – все это искусственные рубрики, группирующие известное количество фактов, произвольно отгороженных для удобства изучения. Логически защитить их невозможно; каждое поколение, каждая новая историческая школа меняет в этом отношении свой взгляд, потому что всегда оставляется открытым вопрос: где же собственно начался упадок, где зарождение тех идей, которым суждено проявиться во всем блеске на высоте народного развития? Оказывается, что и начало упадка, и начало зарождения обыкновенно бывают совместны, иногда как будто сильнее сказываются те и другие, и тогда мы спешим отметить эти эпохи соответствующим названием, успокаивающим нас своею кажущейся определенностью; иной раз эти начала как будто уравновешены, и мы не могли для подобных периодов найти лучшего наименования, как назвав их переходными. Но это название опять такое же условное, как и предыдущие, как обновленное Дрепером разделение истории народов на эпохи детства, отрочества, юности, возмужалости, старчества и смерти. Как будто эти категории предполагают какое-нибудь реальное содержание, как будто их границы не сплываются в представлении каждого, хотя бы в приложении к возрасту отдельной личности? Все эти вопросы, невольно поднимающиеся при изучении любой истории, восстают для нас с новой силой в приложении к итальянской культуре, столь богатой содержанием и разнообразными влияниями на ход европейской образованности. Изучить падение и возрастание идей в самом источнике, откуда потекло интеллектуальное обновление Европы, представляется заманчивой задачей. Принципы Возрождения вышли отсюда, чтобы обойти потом всю Европу. Что же такое это Возрождение?
Что такое возродилось и что такое пало, уступая наплыву новых образовательных элементов? В каких условиях и границах совершилось то и другое, каким потребностям общественной мысли отвечало, была ли тут органически последовательная смена явлений, или она совершилась быстро, в смысле насильственного перерыва?
Наплыв византийских греков, падение Константинополя, влияние Медичей – вот в каком смысле отвечали до сих пор на этот вопрос. Далеко за всем этим представлялись последние проблески национальной мысли и итальянского слова, как последние берега когда-то зеленого оазиса; между ними и эпохой Возрождения протянулась голая полоса земли без признака растительности, без всяких следов жизни. Что же такое совершилось в этот промежуток? Ведь общество продолжало жить, думать и гадать, поминая старое, открытое или неприязненное новому веянию времени. Каковы бы ни были его отношения к новому, его симпатии или антипатии старине, в них во всяком случае должна сказаться та, какая ни на есть самодеятельность общественной мысли, которая и составляет органический переход между двумя эпохами, расторженными по условным категориям.
Вилла Villa Palmieri – это патрицианская вилла в городе Фьезоле, центральная Италия, из которой открывается вид на Флоренцию. Сады виллы на склонах ниже площади Пьяцца С. Доменико Фьезоле считаются райской обстановкой для каркасной истории Декамерона Боккаччо. Гравюра. Автор – Джузеппе Зокки. 1744 г.
Случайное открытие еще более убедило меня, в чем собственно нельзя было сомневаться теоретически: что смена произведена была не случайностью влияния, а в смысле последовательной выработки, органического перехода. Из страниц старой рукописи мне удалось восстановить литературный кружок, собиравшийся на рубеже XIV–XV столетий в садах Альберти потолковать об опустелых палатах старого Парнаса, о прелестях новой науки, присутствие которой смутно ощущается во всех разговорах, как новая превзошедшая сила. При помощи других современных свидетельств я вздумал досказать их недосказанные мысли, прочесть между строками, что они не считали нужным выразить яснее или сами сознавали неясно, потому что только нам, удаленным от них на целые века развития, становятся видны a vol d’oiseaux тайны того исторического движения, орудиями которого они являлись, то неуловимое скрещивание света и мрака, из которых слагаются сумерки переходной эпохи, всегда волнующейся, смущенной, поделенной между надеждами будущего и печалью о прошлом.
Такого рода изучение не только осветило новым светом отношения итальянского Renaissance к туземной старине, но и сделало возможным точнее отделить явления специально итальянского Возрождения от сродных культурных фактов, которые в других странах мы привыкли называть тем же именем.
Некоторые соображения по этому вопросу могут не показаться лишними.
Эпоха Возрождения, Renaissance XV–XVI вв., принадлежит к тем эпохам, на которых с особенным вниманием останавливается историк, который бы задумал приложить к фактам литературной жизни сравнительный метод, оказавший более блестящие результаты в области других наук. Это один из тех широких вопросов, к разрешению которого не довольно было одиноких сил одного народа, потому что его не обошла ни одна культурная среда, стоявшая под влиянием римского предания. Единство источника, из которого потекло все это движение – я разумею Италию, – не может нас успокоить, ни удержать от дальнейшего сравнения. Тот факт, что движение принялось и произвело результаты, показывает, что оно явилось желанным, что сама жизнь шла ему навстречу, готовая воспользоваться всяким толчком, который помог бы внутренним требованиям органического развития. Это органическое развитие готовилось тогда в сторону новой истории. Европа вымогалась к ней из Средних веков в литературе, в изменении социального быта и политических идеалов. То, что со своей стороны принесла ей Италия, только помогло национальному брожению, и всходы вышли разные, смотря по тому, в каком смысле происходило это национальное брожение. Отсюда то впечатление разнообразия, которое производит вообще вся эта эпоха: как личность в первый раз выходила тогда на сцену истории из безразличной скуки эпического типа, так на почве политических и религиозных интересов народы выступали из космополитической цепи, в которой империя и католицизм держали все средневековое человечество. Это не обошлось без борьбы; старые жизненные принципы не могли без боя уступить победы требованиям новой жизни; но эта борьба не массовая, не эпическая, а личная; мировые силы сошли со сцены, на которой движутся теперь мелкие партии, интересы школы. В Германии темные люди и гуманисты, во Франции Плеяда и доживающая школа Marot и St. Gelais. Хронику заменила автобиография, добродушный fabliau, бичевавший касту, обратился в памфлет, направленный против личности, или заявлявший себя во имя национальной свободы против ненациональной прерогативы. Вся культура, вышедшая из этих посылок, носит отпечаток индивидуальности в личном и народном смысле. В Германии эта эпоха реформы, вся жизненная деятельность, оживленная научным влиянием Италии, обратилась к обособлению религиозного самосознания и народно-политического строя. Литература притихла, поскольку она не памфлет, не аугсбургское исповедание, или не воспоминание и не побратание старине (Seb. Brandt и т. п.), и надо будет дождаться XVIII века, чтобы плоды научного движения вошли в плоть и кровь нации, вызывая новое самостоятельное творчество мысли. В Англии, наоборот, это эпоха высшего развития литературы в народном смысле этого слова, тогда как во Франции победа Плеяды готовит развитие того монархического вкуса в литературе, который приведет к централизации французской мысли и в XVII столетии найдет свое высшее выражение в Людовике XIV.
Каким переломом сказалась эта эпоха в Италии – вот вопрос, которого не может обойти никто, отдавший себе отчет в том влиянии, какое Италия имела на развитие европейского Renaissance в смысле возрождения классической науки. Да и вообще приложимо ли это название к Италии? Было ли у нее Возрождение, когда не было средних веков, по крайней мере, в том смысле, в каком они понимаются по ту сторону Альп, когда вся культура старой Италии представляется нам, за немногими исключениями, органическим продолжением римской? Итальянцы – первородные сыны классического Рима; позже всех других романских наций они обособились в собственно романцев, потому что дольше других оставались римлянами в языке и жизни, в преданиях и верованиях. Сравнивать итальянцев с римлянами республики никому, разумеется, не придет в голову; только с этой точки зрения сближение могло бы показаться неверным. Они потомки римлян времен упадка, когда политическая и литературная централизация Рима уже успела распасться; новые народы вторглись в его историю, как провинциалы вторглись в литературу. И там и здесь народная волна прорвалась в заповедный круг аристократического развития, приводя с собой тот вульгарный элемент в языке и выражении, которому так долго не давали ходу условные формы придворной литературы. Если мы привязываем итальянскую литературу к римской, то позабываем на время Цицерона и Вергилия, и помним только посредство той вульгарной латинской поэзии, которая на перепутье между Боэцием и Данте вдохновляла гимны святого Амвросия и сторожевую песнь воинов на стенах осажденной Молены.
Та же самая преемственность в обычаях и верованиях. Римское религиозное и общественное предание удерживает свою жизненную силу, долгое время спустя после того, как христианство объявлено религией империи: принятое в городах буржуазным классом, оно не проникло в деревни (паганизм), а с другой стороны, и аристократические роды гордо держатся старины, в которой предания политической славы крепко сплетены с религиозными преданиями язычества. Симмах – не последний язычник, попытка восстановить в сенате статую Победы не последняя в этом роде. Во время осады Рима Тотилой какая-то святотатственная рука пыталась отворить врата Янусова храма на Капитолии, но забытый бог оказался глух к пугливой молитве, и заржавленные врата храма не отворились.
Другой ряд фактов приводит нас к изображениям совершенно того же характера: Боэций и Вергилий продолжают жить в народной памяти до самой поздней поры Средних веков, сказание о Тарпее слышалось Нибуру в народных рассказах современного Рима; я знаю, что Льюис подверг это сведение сомнению, тем не менее в многочисленных сагах, привязавшихся к основанию итальянских городов, едва ли позволено видеть исключительное влияние писанных хроник и школьной традиции без участия живой народной памяти о классической старине. С другой стороны, и в школах риторов, обновленных со времен Теодориха, эта старина продолжала разрабатываться теми же научными методами, как и прежде, и, может быть, с тою же любовью. По крайней мере, еще в начале VI в. Кассиодор отзывался с грустью, что священных писателей некому истолковывать публично, тогда как светские, т. е. языческие, авторы еще продолжают красоваться в школах.
Так объясняем мы себе исторический рост итальянской литературы, коренящейся всеми жизненными своими сторонами в латинской древности. Менее чем все другие романские, она отразила на себе влияния посторонние, племенное и христианское. Вспомним, что она первая свела счеты и с католической космогонией и феодальным началом гибеллинов, потому что такое объективное создание, какова Комедия Данте, возможно только на развалинах прошлого, с которым сознание уже порешило. Данте смело берется за руку Вергилия, тогда как его современник Je-han de Meung еще довольствуется схоластическим руководством Веl-Accueil’я. Повторяю еще раз: за немногими исключениями и немногими посторонними струями, все литературное и общественное развитие Италии представляется нам органическим продолжением римского. А между тем, и у нее была эпоха так называемого Возрождения, в смысле обращения к исконным классическим основам. Разумеется, здесь оно имело несколько другой оттенок, чем в Германии, например, или во Франции, потому что отношения между старым и новым были поставлены несколько иначе. Сравнить итальянский Renaissance с германским или французским, делая наведение от одного к другому, положительно немыслимо. На Севере и за Альпами учения Renaissance являлись проводниками более широких человечных идей, выросших вне национальной почвы и потому послуживших к обогащению узких доморощенных идеалов, истощившихся до бессилия. Так мы на стороне Рейхлина, Вимпфелинга и Гуттена против темных людей и их сверстников; люди Renaissance пишут и действуют там во имя свободы в религии и политике. В Италии ученые Возрождения хотят насильно возвратить к его истокам неудержимый поток истории; относительно Италии они не проповедуют ничего нового, но лишь старое, пережитое; от Италии современной они обращают нас к Италии прошлой, латинской, и как сами они воспитывались на образцах литературной древности, так и политические их симпатии отданы эпохе, которая видела их самое блестящее развитие – эпохе Августа и начинающейся империи. Оттого они на стороне нового порядка вещей, приведшего с собою владычество Медичей и водворение золотого Августова века, тогда как предания народности и свободы были очевидно уделом литературных староверов. Роли, стало быть, поставлены здесь иначе, и та партия, которая на Севере была на стороне освобождения, являлась здесь тормозом развития, в народном смысле этого слова.
Если возможно с чем-нибудь сравнить движение итальянского Renaissance, то разве с фактами римской литературной жизни. Как будто единство организма дало здесь повториться одному и тому же явлению, и в одних и тех же формах. Как странствующие ученые времен итальянского Возрождения воспроизводят собой странствующих риторов упадка римской литературы, так борьба литературных партий в эпоху перехода от республики к единовластью Августа повторяется при тех же обстоятельствах на переходе от дантовского периода к веку Медичей. Старые поэты римской республики работали по греческим образцам, которые успели органически усвоить, применив их к содержанию народной мысли; те, которые пишут в конце республики, и следом за ними корифеи Августова века, следуют тем же образцам, но народное содержание ускользнуло у них, они прилепились к чужим формам и дали преимущество не национальному элементу в литературе, которая до тех пор успевала, хотя и не всегда гармонически, соединить этот элемент с народным. Это равнялось разрыву с историей: узкое поклонение чуждым образцам вызывало новые идеалы изящества и облагородило слог, но оно же сделало невозможным свободное творчество, немыслимое без народной почвы. Отсюда отрицательное отношение поэтов Августова века к народным поэтам старины, которые казались им грубыми и неизящными; отсюда интимная связь новых поэтов с новыми антинациональными стремлениями императорства, с судьбой которого они связывают себя, тогда как дело республики связано было с преданиями старой литературной школы, и вместе с ними отходило в прошлое.
Ту же борьбу принципов и противоположность литературных школ, выражавших политический антагонизм дня, мы встречаем на переходе от эпохи чисто итальянского литературного развития к так называемому Возрождению. Идеалы старой национальной школы, завершавшейся в Данте и его веке, ведутся далекими переходами и перекрестными влияниями из латинской литературной старины, к которой привязываются школами риторов и народным песенным преданьем. Поэты времен Возрождения указывают опять на ту же латинскую старину – но указывают так, как литераторы Августова века указывали на греческие образцы, позабыв историю и исходные точки своего собственного развития. Оттого и в них такое же презрение к старой поэтической школе, представлявшей народное предание в поэзии и в жизни, которой эта поэзия служила выражением; оттого и здесь то же обращение к не национальному принципу и политическим формам, идущим вразрез с заветами истории. Как там Август, так здесь Медичи, та же искусственность и манерность и отсутствие творчества, обличающее отсутствие народной почвы.
Портрет Лоренцо Медичи. Художник – Джорджо Вазари. 1533 г.
Освещенная таким образом история итальянского Renaissance становится довольно ясной в своем общем характере и особенностях, отличающих ее от смежных явлений, которые мы привыкли называть тем же именем. Я взялся рассмотреть только один уголок этой истории, начало которой мне удалось отодвинуть гораздо далее, чем обыкновенно принимается историками итальянской культуры. В конце XIV в. мне показались зародыши того общественного переворота, который разыграется в последующем столетии, приведя с собой изменения литературных идеалов и политической программы. Если исследование не обмануло меня, мне удалось отнести к основаниям и почину, что большей частью понималось как результаты и выводы; таким образом, объяснились отчасти Медичи, тогда как до сих пор они должны были давать всему объяснение. Влияние итальянского Renaissance на поворот в европейском миросозерцании велико бесспорно; тем важнее определить его в самом себе, в его внутреннем организме, чтобы из общих результатов можно было с достоверностью выделить меру того, что каждая страна приносила навстречу возрождающему влиянию Италии 90 .
Что нам чума – смейтесь, господа
В эпоху коронавирусной изоляции читать его особенно интересно – и актуально.
Грустно, конечно, что Боккаччо вновь оказался современным: чума ли, коронавирус ли, XIV век или просвещенный XXI-й, в жизни, как выяснилось, всегда найдется место подвигу.
Озорные рассказы
Неаполь, живая история
Джованни Боккаччо
Почти всю свою юность, да и более зрелые годы он провел в Неаполе, куда попал в 1330 году. В те времена это было процветающее королевство, во главе которого стоял король Роберт Анжуйский, меценат, покровитель художников, поэтов и ученых. Времена были славные, хотя и чрезмерно разгульные, и один из биографов, пытаясь восстановить обстановку, окружавшую молодого поэта, приводит, кроме эпизодов самого фривольного прелюбодеяния, завидного чревоугодия, неприкрытого криминала и сексуальной распущенности, еще и такую картину:
Сад радостей земных
Лежу на диване, спасаю мир
Роман, открывший новый европейский жанр.
Первый феминист
Он был лучшим другом Петрарки, и Петрарка, осознавая свое величие и художественную недосягаемость, о таланте Боккаччо, который был моложе его на десять лет, говорил, употребляя самые что ни на есть лестные эпитеты.
Написать обо всем этом - как и о флорентийской чуме 1348 года – он счел священным долгом художника. Как и обо всех человеческих пороках. С тем чтобы вывести на авансцену европейского сознания мечту о торжестве умного и благородного человека, которого и сейчас, как вы знаете, днем с огнем…
Исторический оптимист
Поэзия и проза Боккаччо, в лучших своих образцах, духоподъемна – верно, что он опередил свой век, и опередил на много веков вперед. Удавалось это, как вы знаете, немногим.
…Достигнув Дня Десятого, когда героини романа, девушки, отправились в райский сад, а остальные три героя вернулись во Флоренцию, Боккаччо устами Памфило наставит нас:
Было ли это всё? Не было ли? Неважно – главное, что посреди смерти и повсеместного ужаса Боккаччо зовет к новой жизни, к будущему, одолевая страх смерти.
Разговоры о Данте
На его могильном камне была выбита эпитафия:
Его история очень типична для своего времени. Сын родителей, которые не сочли нужным узаконить свои отношения. Один бог ведает, как сошлись между собой красавица-француженка и богатый итальянский купец. Как бы то не было, но Джованни увидел свет летом в 1313 году в городе Чертальдо. Отец любил своего внебрачного сына, баловал, дал прекрасное образование.
“ Ваш мальчик умен, красноречив, но его влечет только поэзия, литература. Сложно представить его в суде и сложно представить его в торговом деле”,- примерно такие слова выслушивал купец снова и снова.
Но все равно, отец постарался представить сына ко двору Роберта Анжуйского. Изнеженным аристократам очень пришелся по вкусу юноша. Ну это же замечательно, что молодой купец говорит о Вергилии, неравнодушен к историку Титу Ливию. А еще юнец превосходно болтает о любви, смешит дам и страстно ухаживает. Про вчерашнего дебютанта пошли слухи, якобы Джованни крутит роман с внебрачной дочкой короля Марией. Может и крутил, кто знает.
В 23 года молодой мужчина переехал во Флоренцию. Папа оградил своего сына от мирских забот. Боккаччо решил всерьез заняться литературой. Первые его поэтические труды были целиком заимствованы из мифов. Страстные, лирические стихи очень нравились флорентийцам. Поэт частенько выступал на площадях, декламировал свои и чужие стихи.
Помимо творчества итальянец вовсю ухаживал за дамами, слыл за ловеласа и в свои годы даже считался знатоком женской души.
Как-то незаметно проза заменила четверостишия в его творчестве.
Представляете, он, богатый купец, сделал женщину главной героиней своей первой повести “Фьямметта”. Она жила, влюблялась, страдала и все с большим откровением автора.
А тем временем в родной город пришла чума. Смерть хватала любого, кто стар, кто млад, кто беден и богат. В 1348 году во Флоренции появились первые больные. Кто мог себе позволить - бежали из города в провинцию, отсиживаться на виллах. Так же поступил и богатый Джованни. Вместе с друзьями он пережидал окончание эпидемии на маленькой вилле.
Именно тогда, изнывая от скуки, боясь заболеть, писатель и начал сочинять свой “Декамерон”. Это новеллы о молодых людях, которые рассказывают о себе. Все как есть, без тайн, с большой откровенностью.
“ Декамерон ” прославил своего автора. Сколько любви, нежности и юмора на его страницах. Надо же, писатель не побоялся насмехаться над церковью!
Джованни очень стеснялся своего труда. Он пытался написать серьезные труды. Но вот незадача - что-то никто не хотел покупать и читать его сочинения об Алигьери, рассуждения о богах и знаменитых женщинах.
В свои 43 года мужчина занялся дипломатической миссией на радость Флоренции. Писатель пользовался уважением и почетом.
Но странно, любовь такая, чтобы на всю жизнь, ему не встретилось. Если в молодости ему везло, то в зрелости Боккаччо часто предавали, изменяли и быстро бросали.
С удивлением наблюдали горожане за автором “Декамерона”. В почтенных летах тот перестал восхищаться женщинами, возненавидел слабый пол. А в последние годы вдруг поверил в религию Христа. И даже принял сан.
Смерть настигла прославленного автора 21 декабря 1375 года в возрасте 62 лет в родной Италии. Ему, как писателю, несказанно повезло. Ведь довелось увидеть, каким колоссальным успехом пользовалось его произведение.
Боккаччо не понаслышке знал, что такое чума, он был свидетелем эпидемии 1348 года. От неё погибли две трети жителей Флоренции, в том числе, отец и дочь Боккаччо, тогда же умерла и Лаура Петрарки.
Вопреки безвластию и вседозволенности молодые люди на время своей прогулки (на 14 дней) создают новое общество, в основе которого лежат идеи гуманизма, идеи равенства.
Они соглашаются, что каждый для общего развлечения будет рассказывать новеллы (всего было рассказано 100 новелл). Вопросы, которые в них затрагиваются, во многом опередили своё время и предвосхитили эпоху Возрождения. Так, среди молодых людей ведутся рассуждения о природе человека, его правах и обязанностях, критикуется церковь и её служители.
Критике подвергаются и некоторые сложившиеся порядки, например, неприятие неравных браков.
Действительно, большинство новелл носит эротический характер, однако, в отличие от современных книг с подобным содержанием, описание достаточно невинно, без подробностей. Например,
Тем не менее, некоторые новеллы мне было читать неловко.
Довольно большое количество новелл посвящено тому, как жены ловко умеют изменять мужьям. Такие новеллы имеют счастливый исход, который подразумевает, что любовники все отлично уладили и долго встречались к взаимному удовольствию.
При этом мужским изменам такого большого внимания не уделяется. И похоже это связано с тем, что они воспринимались как абсолютная норма вещей, которую даже неинтересно обсуждать.
Позабавило, что все влюблённые обязательно испускают вздохи :)
Еще обратил на себя внимание срок, который встречается в одной из последних новелл. Муж, уходя в крестовый поход, просит жену не выходить замуж, если его сочтут погибшим, в течение одного года, одного месяца и одного дня. В английских народных сказках также часто встречается этот срок. В нашей литературе такого не замечала.
Язык изложения довольно витиеватый. Но к этому быстро привыкаешь. При этом я уставала от обилия различных сюжетов, поэтому читала небольшими порциями.
Если понравилась публикация, приглашаю поставить лайк и подписаться на канал❤️
"Монахи в большинстве своем люди преглупые, престранного нрава и обычая, воображающие, что они намного выше и прсвещеннее других, меж тем как они намного хуже других, по своей низости не способные трудом, как все люди, добывать себе необходимое и, подобно свиньям, ищущие, где бы чем поживиться. "
Флоренция, 1348 год. Чёрная чума пришла в город. Никто не знал где спасение, ведь умирали и "праведники" и попы в рясах, и аристократия, и нищие, и скот. Вышел из дому, пышущий здоровьем и силой молодой человек, к вечеру вернувшись он уже умирает, заражая всё семейство, и ещё через день весь древний патрицианский род прерыватся. В этой атмосфере, когда природная стихия, будучи неизъястнимой силой господствующей над людьми в их повседневной жизни, которой…
12 декабря 2021 г. 20:37
5 не порно, но задорно
Завязку “Декамерона” вы, скорее всего, и без меня все знаете. Про необходимость бежать из горящих в огне пандемии столиц на доступные - кому уж какие - приусадебные участки и там распивать винишко, рассказывать забавные байки, петь песни и придаваться эскапизму и реэнактменту “Декамерона” не пошутил в наше непростое время только ленивый.
Если эти шутки потонули у вас в море информационного шума, то краткая суть сюжета в том, что добрый десяток возмутительно молодых и вызывающе беспечных обалдуев разных полов отправляется предаваться всему описанному в первом абзаце. Для чего участники сей мистерии каждый день выбирают себе короля или королеву из числа присутствующих, да слушают десять рассказов, по одному от каждого участника, на заданную тему. Однако, золотую молодежь лихого…
1 ноября 2021 г. 18:31
Своего рода памфлет, наполненный новеллами фривольного содержания, хотя и не только (1352).
Слово, для автора и его персонажей – способ передачи чувств, обстоятельств их возникновения, а не только обмен информацией.
Приятно, что Дж. Боккаччо, не опустился до огульной критики социальных, правовых и религиозных институтов, но хлестко подметил пороки конкретных персон, обличая их порочную природу.
Новеллы, большинство коих посвящено адюльтеру, воспевают плотский гедонизм, похотливое грехопадение, на фоне прогуливающихся инквизиторов и прочих судей нравственности.
Некоторые истории громоздкие по…
20 сентября 2021 г. 18:26
1348 год, Флоренция, нашествие бубонной чумы, тысячи и тысячи мёртвых тел, вне зависимости от пола, возраста и социального положения. Люди спасались как могли, кто-то запирался в своем доме, кто-то наоборот вёл разгульный образ жизни, чтобы успеть всё напоследок, а кто-то, как и герои данной книги, уезжал в дальние имения и пытался спастись подальше от людей.
Итак, 10 человек - 7 женщин и 3 молодых человека - решили уехать подальше от чумы в имение одной из дам и провести время в праздности и веселье подальше от всех этих смертей и ужасов мира. Чтобы не перессориться между собой, компания решила, что каждый день у них будет новая королева или король, таким образом, чтобы каждый побыл главным в их маленьком царстве радости. И с первого же дня у них появилась традиция садиться в тени…
Одер Кристина (KristinaOder) Одер Кристина написала рецензию
19 ноября 2021 г. 14:26
14 век. Чума. Европа. Семь женщин и трое мужчин решают удалиться поглубже от Флоренции, дабы с пользой и отдыхом провести время за городом. Нет, это не пир во время чумы, скорее альтернатива болезням, смертям и отчаянию. За десять проведенных в отдыхе дней, было рассказано сто новелл, коротких и длинных, о людях, о пороках и о достоинствах того времени, о подтрунивании над излишней праведностью и религиозностью, о супружеских отношениях без любви, и оправдания практически всех неблаговидных на первых взгляд поступков, если они шли от сердца любимого. Колорит Средневековья передается замечательно. Мне понравился.
5 октября 2021 г. 20:03
Наконец-то Декамерон домучен прочитан, а сказать мне все еще нечего. Я думала, что моя недавняя увлеченность Италией мне поможет, но ее оказалось недостаточно. Декамерон мне казался сильно толще, чем он есть на самом деле, как итог, времени на него у меня ушло слишком много. Но это полбеды, основная проблема оказалась в том, что все новеллы склеивались у меня в одну. Казалось, что ты держишь в руках конструктор и просто меняешь местами персонажей и локации давая им новые имена. Темы новелл тоже выглядели идентичными: тут и измены, и любовные проблемы и просто санта барбара. По сути, краткого обзора перед каждым рассказом вполне достаточно: тема известна, остальное просто декорации.
Книга оказалась совершенно не моей: я люблю более шустрое повествование и разнообразие в сюжете. Конечно же…
T Bheag (tbheag) T Bheag написала рецензию
24 сентября 2021 г. 22:57
С литературой эпохи Возрождения я по-настоящему близко познакомилась в студенческие годы. Настоящим открытием для меня стало то, насколько безупречен может быть язык произведения, когда наслаждаешься каждой фразой, смакуешь каждое слово — невзирая на то, что речь подчас идёт о вещах, мягко говоря, не самых возвышенных. Тогда же выяснилось, что основная заслуга в том принадлежит талантливейшему переводчику Николаю Любимову, именно ему многие обязаны своей любовью к Боккаччо, Сервантесу и многим другим европейским авторам. Современные поклонники аудиокниг могли бы сравнить узнаваемую манеру Любимова с голосом любимого чтеца, в исполнении которого приятно слушать что угодно и любой длительности.
Читайте также: