Оран чума в каком году

Обновлено: 18.04.2024

Роман представляет собой свидетельство очевидца, пережившего эпидемию чумы, разразившейся в 194… году в городе Оране, типичной французской префектуре на алжирском берегу. Повествование ведется от лица доктора Бернара Риэ, руководившего противочумными мероприятиями в зараженном городе.

Чума приходит в этот город, лишенный растительности и не знающий пения птиц, неожиданно. Все начинается с того, что на улицах и в домах появляются дохлые крысы. Вскоре уже ежедневно их собирают по всему городу тысячами, В первый же день нашествия этих мрачных предвестников беды, ещё не догадываясь о грозящей городу катастрофе, доктор Риэ отправляет свою давно страдающую каким-то недугом жену в горный санаторий. Помогать по хозяйству к нему переезжает его мать.

Первым умер от чумы привратник в доме доктора. Никто в городе пока не подозревает, что обрушившаяся на город болезнь — это чума. Количество заболевших с каждым днем увеличивается. Доктор Риэ заказывает в Париже сыворотку, которая помогает больным, но незначительно, а вскоре и она заканчивается. Префектуре города становится очевидна необходимость объявления карантина. Оран становится закрытым городом.

Однажды вечером доктора вызывает к себе его давний пациент, служащий мэрии по фамилии Гран, которого доктор по причине его бедности лечит бесплатно. Его сосед, Коттар, пытался покончить жизнь самоубийством. Причина, толкнувшая его на этот шаг, Грану не ясна, однако позже он обращает внимание доктора на странное поведение соседа. После этого инцидента Коттар начинает проявлять в общении с людьми необыкновенную любезность, хотя прежде был нелюдимым. У доктора возникает подозрение, что у Коттара нечиста совесть, и теперь он пытается заслужить расположение и любовь окружающих.

Сам Гран — человек пожилой, худощавого телосложения, робкий, с трудом подбирающий слова для выражения своих мыслей. Однако, как потом становится известно доктору, он в течение уже многих лет в свободные от работы часы пишет книгу и мечтает сочинить поистине шедевр. Все эти годы он отшлифовывает одну-единственную, первую фразу.

В начале эпидемии доктор Риэ знакомится с приехавшим из Франции журналистом Раймоном Рамбером и ещё довольно молодым, атлетического сложения человеком со спокойным, пристальным взглядом серых глаз по имени Жан Тарру. Тарру с самого своего приезда в город за несколько недель до разворачивающихся событий ведет записную книжку, куда подробнейшим образом вносит свои наблюдения за жителями Орана, а затем и за развитием эпидемии. Впоследствии он становится близким другом и соратником доктора и организует из добровольцев санитарные бригады для борьбы с эпидемией.

С момента объявления карантина жители города начинают ощущать себя, словно в тюрьме. Им запрещено отправлять письма, купаться в море, выходить за пределы города, охраняемого вооруженными стражами. В городе постепенно заканчивается продовольствие, чем пользуются контрабандисты, люди вроде Коттара; возрастает разрыв между бедными, вынужденными влачить нищенское существование, и состоятельными жителями Орана, позволяющими себе покупать на черном рынке втридорога продукты питания, роскошествовать в кафе и ресторанах, посещать увеселительные заведения. Никто не знает, как долго продлится весь этот ужас. Люди живут одним днем.

Рамбер, чувствуя себя в Оране чужим, рвется в Париж к своей жене. Сначала официальными путями, а затем при помощи Коттара и контрабандистов он пытается вырваться из города. Доктор Риэ между тем трудится по двадцать часов в сутки, ухаживая за больными в лазаретах. Видя самоотверженность доктора и Жана Тарру, Рамбер, когда у него появляется реальная возможность покинуть город, отказывается от этого намерения и примыкает к санитарным дружинам Тарру.

В самый разгар эпидемии, уносящей огромное количество жизней, единственным человеком в городе, довольным положением вещей, остается Коттар, поскольку, пользуясь эпидемией, сколачивает себе состояние и может не волноваться, что о

ДА!
Оранская вспышка бубонной чумы (затем осложнившей вторичной легочной) в 1942 году хорошо известна медикам.

Чего стоит уже один тот факт, что Альбер Камю писал эту книгу около 10 лет. Это была одна из его поздних книг — хотя свои поздние книги написал он рано — он погиб в 46 лет в автокатастрофе в 1960 году. Камю был уроженцем французского Алжира, и знал его не по наслышке.

Действия книги происходят в 200-тысячном портовом городе Оране во французском Алжире, в середине 20 века. Вслед за мором крыс, в город приходит чума. В городе объявляется карантин. По мере того, как эпидемия в закрытом городе прогрессирует, меняются и его жители, их взгляды и психология. Кто-то впадает в отчаяние. Кто-то падает на колени замаливать свои грехи. А кто-то борется с чумой до последнего. Камю на примере дюжины главных персонажей с мастерством передает глубину и развитие их чувств, борьбу и страдание, и саму атмосферу происходящего. Я не буду пересказывать содержание или анализировать героев — это было и так хорошо сделано. Я поделюсь только теми уроками, которые извлек из этой книги.

Чума приходит в Оран, занятый своими делами, трудом, и мелкими развлечениями по выходным. Оранцы слишком заняты, чтобы осознать свою жизнь, ее кратковременность и ценность. Но теперь у них есть полтора года страха и постоянной угрозы смерти, чтобы осознать это. Оказавшись в этой опасности, людям приходится остановиться и подумать. А уже то, что и как они думают в этот решающий момент — и является показателем их человечности.

Часто мы осознаем свою жизнь только когда оказываемся близки к смерти. Даже в уме осознавая ее кратковременность и хрупкость, мы не понимаем этого по-настоящему, пока не оказываемся в подобной ситуации сами. Часто, мы ожидаем и хотим чего-то большего, чего-то лучшего. Мечтаем о благосостоянии, о власти, о стабильности. Оранцы тоже ко всему этому стремились. И только попав в вынужденное изгнание и оказавшись в вынужденном заключении в своем же городе, они ретроспективно осознали, что они были счастливы. Когда близость смерти отсеяла шелуху в их сознании, они поняли, что близость родного человека, домашний уют, маленькие радости жизни — это то самое незаметное счастье, которое мы ценим, только потеряв его.

В счастливом обществе, религия постепенно перестает играть свою роль. Человек погружается в таинство жизни, бог перестает быть для него чем-то существенным. При этом, многие даже не причисляют себя к атеистам — им эта тема просто неважна. По-моему, это самое здоровое, нормальное отношение. Принимать атеизм, как я, станет человек, который, часто против собственного желания, столкнулся с религией, был обманут ей, использован ей, или достаточно близко увидел ее елейную улыбку, жадные руки, не привыкшие к труду. Только столкнувшись с ложью, лицемерием, жаждой власти, или агрессией по отношению к инакомыслию и конкурентам, понимаешь настоящую опасность религии, стараешься противостать ей. Ей и ее богу — который провозглашается всемогущим, но на самом деле всего лишь раб религии, призванный быть послушным инструментом в руках религиозных лидеров.

Наверное, самое главное, это понять, что никакая идеология не может сделать человека счастливым. Ни Христианство, ни атеизм. Наверное, ошибка уже в том, когда считают, что идеология даст человеку счастье, или что она — путь к нему. Познание — это путь, который никогда не заканчивается, если он истинный. На самом деле, это обманчивый путь. Именно в минуту трагедии понимаешь, что всё это время счастье было рядом — только когда понимаешь, что утратил его.

Счастье постоянно находится рядом с нами. Способность осознавать течение времени — чувствовать, как дни и часы текут. Замечать и отмечать про себя радости, прекрасные и светлые минуты своей жизни, время, проведенное с любимым человеком — это то немногое, что нужно нам для счастья, и для чего не требуется никакой особой философии. Для счастья философия не нужна, как не нужен и бог. Для счастья нужно уметь жить, умея радоваться жизни, и отдавая себе отчет во всех тех радостях, которые мы испытываем. Жители Орана научились делать это после чумы, долгими месяцами страха, страдания и ожидания.

Смерть и несчастье

1. Пассивность Оранцев

2. Человечность. Риэ, Тарру, и Рамбер.

Не так уж велика заслуга тех, кто самоотверженно взялся за организацию
санитарных дружин, они твердо знали, что ничего иного сделать нельзя, и,
напротив, было бы непостижимым, если бы они не взялись. Эти дружины помогли
нашим согражданам глубже войти в чуму и отчасти убедили их, что, раз болезнь
уже здесь, нужно делать то, что нужно, для борьбы с ней. Ибо чума, став
долгом для нескольких людей, явила собою то, чем была в действительности, а
была она делом всех.
И это очень хорошо. Но ведь никому же не придет в голову хвалить
учителя, который учит, что дважды два – четыре. Возможно, его похвалят за
то, что он выбрал себе прекрасную профессию. Скажем так, весьма похвально,
что Тарру и прочие взялись доказать, что дважды два – четыре, а не
наоборот, но скажем также, что их добрая воля роднит их с тем учителем, со
всеми, у кого такое же сердце, как у вышеупомянутого учителя, и что, к чести
человека, таких много больше, чем полагают, по крайней мере рассказчик в
этом глубоко убежден. Правда, он понимает, какие могут воспоследовать
возражения, главное из них, что эти люди, мол, рисковали жизнью. Но в
истории всегда и неизбежно наступает такой час, когда того, кто смеет
сказать, что дважды два – четыре, карают смертью. Учитель это прекрасно
знает. И вопрос не в том, чтобы знать, какую кару или какую награду влечет
за собой это рассуждение. Вопрос в том, чтобы знать, составляют ли или нет
дважды два четыре.

Тарру — сын влиятельного французского прокурора, в прошлом бежавший от их навязчивого контроля, и путешествующий в поисках себя. Он мучим осознанием того, что общество приносит человеческие жизни в жертву своему благосостоянию. В лице преступников и воров, нищих и убогих, общество решает свои проблемы, строя себя на костях своих отбросов — но ведь таких же людей! Тарру приехал в Оран в поисках себя. Он не верит в бога, но ищет святости.

— В сущности, одно лишь меня интересует – знать, как становятся святым.
— Но вы же в Бога не верите…
— Правильно. Сейчас для меня существует только одна конкретная проблема – возможно ли стать святым без Бога.

Стоя по-прежнему в полутени, доктор сказал, что он уже ответил на этот
вопрос и что, если бы он верил во всемогущего Бога, он бросил бы лечить
больных и передал их в руки Господни. Но дело в том, что ни один человек на
всем свете, да-да, даже и отец Панлю, который верит, что верит, не верит в
такого Бога, поскольку никто полностью не полагается на его волю, он, Риэ,
считает, что, во всяком случае, здесь он на правильном пути, борясь против
установленного миропорядка.

3. Религия. Отец Панлю.

Отец Панлю, один из главных героев рассказа, представляет собой лицо религии. Уже с самого начала, воспользовавшись религиозным всплеском, поспешил манипулировать страхами и страданиями жителей Орана.

Сблизившись с доктором Риэ, Панлю осознаёт, что Риэ, по сути, делает то, что противоположно первой проповеди Панлю. Вместо того, чтобы смириться под бичем божьим, принять наставление и кару, и в покорности вымаливать милость, Риэ активно противодействует эпидемии. Противодействует божьей воле. Но бог, посылающий кару на грешников, разве покарает с виновными и невиновных? Должен ли человек верующий полагаться на науку, которая превозносит голову над его религией, или же отвергнуть медицину, и полагаться на бога? Разве врач сильнее бога?

Так вот, если ты веришь, что чума — кара от бога на грешников, и что вся сила и спасение — у бога. То будешь ли ты обращаться к врачу? Как мы уже увидели, человечность Панлю заставила его фактически присоединиться к доктору Риэ в борьбе против того, что он сам рассматривал как божья воля. Предсмертные муки ребенка разрушили его привычное миропонимание. Благость бога? Справедливое воздаяние? Любовь? Защита своих чад? Исцеление? Нет. Только смерть, смерть, смерть. Тупая, зля, мучительная, безысходная и неразборчивая в жертвах. Его бог обернулся к Панлю неожиданной стороной, и он не знал, что делать с этим. Свою вторую проповедь он прочел совсем в других тонах. Кризис веры был очевиден.

Вскоре после своей второй проповеди, Панлю заболел. Он отказался вызывать врача — его забрали в госпиталь уже на последних стадиях болезни. Он сжимал в руках распятие, уже понимая, что не получит ни благословения, ни исцеления. Бич, посланный на грешников — слеп. Как слепа и рука, направляющая его. А небеса, к которым направлены молитвы — глухи. А сердце иезуита, сжимающего в руках серебряное распятие — оказалось теплее и отзывчивей сердца сердца его божества. Решил ли Панлю быть верным до конца и подчиниться воле своего губителя, до конца веря в ее благость? Или он просто считал, что не в праве обращаться к врачу после того, что оно говорил и чему учил свою паству? Или смерть божьего слуги, сжимающего до последнего в своих руках крест — это протест против глухого безмолвия небес? Если и так, то небеса, как всегда, остались глухи.

4. Выводы

Страдания и смерть многому учат нас. Они проявляют то, кем мы являемся на самом деле. Одни проявляют слабость и пассивность, бегут и отрицают. Другие ищут утешения в иллюзии того, что у них есть возможность влиять на происходящее через молитву и воззывания к потусторонним силам. Есть люди, в которых беда пробуждает внутренний конфликт. Конфликт между своим счастьем и несчастьем других. Между своей религией и страданием невинных. Между необходимостью послушания тому, что ты считаешь высшей волей — и между простым человеческим осознанием необходимости противодействовать ей. И, наконец, есть люди, которые считают своим долгом помочь облегчить страдания других, даже не смотря на то, что становятся жертвами этого страдания сами. Они просто не могут представить, чтобы человек повел себя иначе, потому, что для них это как дважды два — четыре. Но они не тратят времени на осуждения тех, кто трусит или считает иначе. Они поступают так, как сами считают достойным.

Facebook Если у вас не работает этот способ авторизации, сконвертируйте свой аккаунт по ссылке ВКонтакте Google RAMBLER&Co ID

Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal

Про Оран, французский город, который был очень, очень, очень испанским.

Наверное, у всех, кто бывал в Испании, есть магнитик с подобными картинками. Старые афиши нынче очень популярны.

Но не спешите кивать головой, мол, видели, знаем. Поглядим повнимательнее и заметим, что частично текст написан на французском и что коррида, о которой говорится тут, имела место быть в . городе Оране в Алжире в 1954 году.

Оран. 1956.

Французов по крови среди черноногих было немного. В основном в Алжире жили итальянцы, мальтийцы, корсиканцы, евреи. Но больше всего там было испанцев, особенно в Оране и его окрестностях. Думаю, выбрали они этот город потому, что в XVI-XVII вв. и частично в XVIII он принадлежал Испании.

Оран. Порт.

Оран. 1957.

В 1948 году в Оранском департаменте больше половины европейского населении составляли испанцы по крови. Интересно, что даже люди, никогда не увлекавшиеся историей Алжира, знают некоторых из них. Например, французскую актрису Франсуаз Фабиан (Мишель Кортес де Леон и Фабиенера) или актрису и режиссера Николь Гарсиа.

"Дневная красавица". 1967. Реж. Л. Бунюэль

Ф.Фабиан в центре

Оран. 1957.

В принципе, любой европеец, рожденный в Алжире, считался французским гражданином.
Обычно детей испанцев уже звали Жан или Пьер, а не Хуан или Педро. Они учились во французских школах, были патриотами Франции. Но дома нередко говорили на родном языке, готовили гаспачо и албондигас, блюли свои традиции и обычаи.

Оран. Набережная. 1957.

Оран. Памятник павшим. 1957.

Оран. Арена для корриды. 1956.

Оран. Стадион Венсен Монреаль.

Оран. 1957. Церковь Сен-Луи.

Оран. Открытие муниципального стадиона. 1957.

В матче принимают участие команды Сент-Этьен и Стад из Реймса.

Оран. Дорога к порту. 1957.

Оран. Форт Санта-Круз.

В 1962 году алжирские испанцы еще раз доказали, что они считали себя гражданами Франции. Только 30 000 из них осели в Испании и то по бОльшей части потому, что эта страна предоставила суда для перевозки беженцев из Орана и высадила их в провинции Аликанте. Остальные остались верны мачехе-Франции.

Оран. Дети со змеями.

Обратите внимание на то, какого цвета змеи.

Ответ на вопрос о том, чем вызван сегодняшний книжный бум вокруг произведения, опубликованного в далеком 1947 году, на первый взгляд, очевиден. Буквальный смысл этого философского романа Альбера Камю — изображение эпидемии чумы в алжирском городе Оране — вызывает прозрачные ассоциации с сегодняшним днем. Однако тут необходима оговорка.

Типология стихийного бедствия

Для привлечения читательского интереса Камю выбирает неправдоподобную, выходящую за рамки здравого смысла, историю — рассказ об эпидемии чумы, разразившейся в середине XX столетия. Это нарушает историческую достоверность — к тому времени болезнь давно была истреблена.

Но и жители, и городская администрация стараются не замечать грозных знаков надвигающейся катастрофы. Стремление населения спрятаться от очевидности обобщается писателем до универсальных стереотипов поведения. В подробном воспроизведении событий отмечаются первые случаи смертельных исходов. Но администрация по-прежнему не предпринимает никаких мер, чтобы, не дай бог, не посеять паники.

Определяя движение от конкретного к вневременному, писатель создал мир замкнутого, герметичного пространства.

Эпидемия приобретала массовый размах, была введена ускоренная процессия похорон, о которой свидетельствовал круглосуточный дымок над печами крематория. Мифологизируя историю, Камю расширяет семантическое поле эпидемии, создавая прозрачные ассоциации с конкретно-историческим событием — Второй мировой войной.

Человек бунтующий

Люди на фоне чумы

Иллюстрация: Edy-Legrand

Победа над чумой вызвала в Коттаре непреодолимое стремление вновь вернуть атмосферу всеобщего страха, отчаяния, уныния. В своем ожесточении и ненависти он пытается уничтожить, стереть с лица земли это всеобщее ликование, беспорядочно стреляя по толпе, веселящейся под окнами его квартиры.

Читайте также: