У государственного пульта всех поражает вирус культа
Обновлено: 19.04.2024
Сейчас мы находимся в состоянии не только личностного, но и исторического когнитивного диссонанса. Первая черта психологии современности, и я об этом уже не раз писал, заключается в том, что ее система координат меняется. В отличие от привычной декартовской системы мы оказываемся между тремя осями – разнообразия, сложности и неопределенности.
Почему это надо делать? Да потому, что уже сегодня, скажем, студенты второго курса такого университета, как Бауманка, получают знания, которые к четвертому курсу уже устареют. То же самое происходит и в других странах.
Отсюда коренным образом меняется вся стратегия образования. В мире неопределенности, роста разнообразия и роста сложности выигрывают те, кто готов к изменению изменений.
А это значит, что для тебя в этих условиях неопределенность – это не деструктор, а конструктор твоей жизни. А в ситуации неопределенности есть только два типа реакций. Первая – уйти от сложного к упрощению, от неопределенности – к моносистеме, от разнообразия – к униформе (к одному учебнику, к одному экзамену, к одной мысли на всех).
Вторая реакция – использование неопределенности как творческого ресурса дальнейшего развития.
Варварство – это прежде всего уничтожение разнообразия, возвращение к архаике, актуализация логарифмически заданных норм и правил поведения. Это мир, в котором господствуют ритуал, обычай, традиция.
Но я очень бережно отношусь к традициям. Потому что любая нынешняя инновация – это в будущем упакованная традиция, содержащая возможный опыт для завтрашнего дня.
Эта хроника дня метафорична. Превращение жизни человека, как и целой страны, в день сурка ведет к стагнации, пассивности, регрессу. А в итоге – к личностному и общественному проигрышу.
Однако возвращение к архаике никогда не приводит к тем прежним формам и этапам, что были уже пройдены. Регресс всегда рождает новых чудовищ, но уже с учетом старых наработок. Я думаю, в случае такого хода российской истории Босх и Брейгель со своими полотнами могут отдыхать.
Я к таким мечтателям порой отношусь с психотерапевтическим сочувствием. Они не понимают, что могло бы их постигнуть при возрождении тоталитарных, авторитарных систем. Причем в новых условиях – при существующих рядом новейших технологиях насилия.
Разве ИГ, запрещенное в России, – не наглядный пример гибельного тандема оружия XXI века с примитивными, архаичным формами сознания? Многим из нас кажется, что это все где-то далеко, на чужой планете. А это всего лишь наше, земное, современное Средневековье.
Я уверен, что те, кто ищет себе кумиров прошлого, верит мифам об их удивительных подвигах и свершениях, просто испытывают комплекс неполноценности. Им надо обязательно на что-то опереться, стать носителями какой-то идеи, отыскать себе фигуру поклонения. Если это фигура прошлого, то мифологизированное сознание может сделать ее как угодно великой. Если же это живущий с ними в одном времени человек, то он тоже будет наделяться необыкновенными качествами и талантами.
Такому устойчивому культу может противостоять только культ свободного, вариативного образования, персонального и неформального образования тех, кто сегодня начинает познавать мир.
Конечно, нам очень хочется влиять на этот процесс, но в этом желании заложена некая драма современности. Я уже давно говорю, что наступила эпоха информационной социализации детей. А это значит, что у родителей, учителей, у большинства взрослых возникает внешне невидимое, но серьезное противоречие.
Оно заключается в том, что наши дети и внуки в этом информационном мире уже живут, а мы в нем еще только учимся жить. Они этим миром дышат. А нас он пугает. Уже хотя бы тем, что в нем нет вертикалей, пирамид власти, подчинения одних другим. Но и анархия там невозможна. Потому что в свободном пространстве начинает работать естественная самоорганизация.
Еще в конце прошлого века французский философ Жан Франсуа Лиотар предсказывал, что человечество ответит на рост неопределенности, сложности и разнообразия тем, что начнет делиться на людей, готовых воспринимать сложное мироустройство, и на тех, кто тяготеет к упрощению реальности. В таком случае цивилизационность будет отличать освоение сложности и неопределенности, а не бегство от нее. Тогда как архаичные социальные системы будут делать все, чтобы пребывать в привычном и более простом мире.
Учитывая скорости нынешнего века, у России времени на выбор между прошлым и будущим совсем немного.
Интегративная голосовая терапия в практике психологического консультирования
Скоро
Всероссийский психологический форум (в рамках VII Съезда РПО)
Научные чтения памяти Елены Олеговны Смирновой
Автор
Я сегодня делюсь сомнениями, предлагая некоторый ход, связанный с пониманием того, что происходит в том круговороте, о котором говорю впервые: круговорот между искусством, наукой и миром цивилизации. Круговорот тех вещей, которые никогда ранее не связывались.
Говоря о пространстве невозможного, посылая алаверды присутствующему здесь моему другу профессору Виктору Знакову, я исхожу из гипотезы Юрия Михайловича Лотмана. Эта гипотеза звучит так: в сложной системе всегда встроены механизмы по выработке неопределенности. И это всегда приводит к тому, что системы обладают динамическим, непрагматическим ресурсом, который может подтолкнуть саморазвитие.
Я говорю об этом и тем самым перехожу к тому, о чем мы все время общаемся: об изменениях и попытках ухватить через особую категорию невозможное, которое в практической психологии скорее эксплицировалось в искусстве или психологии искусства.
Двигаясь в этом театре, говоря о человеке сложном, я хочу обратить внимание на следующую вещь.
Мы всегда повторяем за героями Эллады, что человек является мерой всех вещей. Но я продолжаю эту фразу и задаю вопрос.
Человек является мерой всех вещей, потому что сам не имеет меры. Эта идея в наших современных исследованиях наиболее ярко прозвучала, когда мой друг Вадим Петровский начал критику постулата не непосредственности, а постулата сообразности, критику разных финалистских концепций реальности, за которыми стоит либо стремление к пользе, либо стремление к гомеостазу, либо стремление к удовольствию.
Человек безмерен, именно поэтому он не имеет меры. Но как это ухватить? Как сочетать между собой парадокс эволюции, который я называю парадокс сочетания адаптации и преадаптации, парадокс сочетания рутины и нетривиальности.
Чтобы прорваться через этот парадокс, обращусь к метафорам, которые помогают нам выбраться за барьер рутинности.
Я уже упоминал лотмановскую формулу, что в культуру встроены механизмы по выработке неопределенности… Вслед за Юрием Михайловичем хочу подчеркнуть, что ключевая роль непредсказуемости Homo Sapiens заключается в том, что это наше ключевое эволюционное преимущество.
Любите тех, кто кажется странным и необычным. И к этой любви нас пригласил Александр Сергеевич Пушкин.
Когда я читаю его фразу, в которой и Эйнштейн, и Бор:
О, сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух,
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг.
Эта семантика приводит нас к еще одному автору. Иоганн Вольфганг Гете. Он еще раз своей фигурой доказывает, что нельзя объять необъятное. Этот мыслитель бросил фразу, что закон природы — это закон разнообразия. Услышьте это. Разнообразие как расширение границ, расширение альтернатив.
Цивилизация развивается тогда, когда в ней есть чувствительность к иному, чувствительность к невозможному. Именно это развитие приводит к появлению еще одного закона.
Сегодня мы все более и более приходим к тому, что наряду с дарвиновской эволюцией появляется симбиотическая эволюция. И она готовит к эмерджентности, внезапности, неожиданности.
И другой пример. Насколько велики в культуре механизмы инициации. Неважно, о конфирмации мы говорим, об инициации индейцев в Северной Америке. Инициация — это подвиг взросления личности, это модель конструирования действий в непредсказуемой ситуации.
Каждый раз ты должен пройти воду, огонь, медные трубы… Каждый раз, чтобы добиться царевны, ты должен проскочить где-то. И дай бог, чтобы у каждого из вас был всегда, как в описанных Владимиром Проппом волшебных сказках, свой конек-горбунок. Без них в нашей культуре не обойдешься, без них мы с вами не справимся.
Здесь мы всегда находимся в ситуации неопределенности и в ней бросаем те нетранзитивные кости, на которые обратил внимание наш коллега Александр Поддьяков в своих работах по психологии сложности. Мы все время перед выбором: я знаю, как надо, или выбором модулирую ситуацию неопределенности.
Именно поэтому мы двигаемся с вами по необычным путям развития.
И что же тогда происходит, когда мы бежим от сложностей?
Мы все время говорим: проанализируем планы, сделаем парадигмы. Я вчера уже упоминал, что парадигма — это опаснейшая из ловушек мышления. Это, как бы назвал замечательный психолог, друг Макса Вертхаймера Абрахам Лачинс, — создание фиксированных установок коллективного разума.
Но если мы в ловушке парадигм, стереотипов, стратегий, мы все время действуем, как будто думаем, что можем прогнозировать хоть на несколько минут вперед. Кирпич при этом никому никогда случайно на голову не падает. И вот эта лыжня, в которую попала наша цивилизация, становится все более глубокой. Тем самым попала в лыжню — значит, попала в закрытую, герметичную систему.
Позиция между поиском необычного и конформизмом, эти строки:
Я странен, а не странен кто ж?
Тот, кто на всех глупцов похож.
(А.С. Грибоедов)
Эта формула, эта феноменология странности, непохожести.
Как мне странно, что ты жена,
Как мне странно, что ты жива,
А я-то думал, что просто
Ты мной воображена.
(Александр Галич)
Это неожиданное сочетание странности и вообразительности — вот с чем мы сталкиваемся, работая в разных мирах.
Я все время говорю в своих работах о преадаптации к неопределенности как к непредсказуемому пути эволюции. Еще раз хочу подчеркнуть, что именно благодаря механизмам выраженной неопределенности каждый из нас силен не прагматичностью, а избыточностью, теми динамическими вещами, которые лучше всего мы проанализируем, если обратимся к так называемым стволовым клеткам.
Я продолжаю логику Окуджавы и Галича: всегда найдется в культуре принц, который поцелует царевну преадаптации.
Эти слова Замятина четко передают множественность, сложность антологии реальности.
И здесь вдруг неожиданный ход.
Вдумайтесь, почему Л.С. Выготский писал — в отличие от моего любимого А.Н. Леонтьева — не о ситуации воображаемого развития в игре, а о мнимой ситуации развития. Для меня это невероятно важно, когда мнимость задает какие-то другие логики.
И здесь я задаю впервые четкий вопрос, который относится к нашей культуре: почему вымерли динозавры? Динозавры вымерли, потому что у них не было чувствительности к иному. Динозавры вымерли, потому что у них не было сензитивности к невозможному.
А отсюда чувствительность к разнообразию и предвидению — ключевой критерий Homo Complexus эволюции.
Когда я говорю о невозможности, я иду от и экстраполяции к трансформации реальности. Это совершенно другая логика наработки альтернатив. И здесь чувствительность к разнообразию — это ресурс механизмов по выработке неопределенности.
Сказки — это мастерские неопределенности. Отсюда… Впервые говорю об этом. Культурные практики видения невозможного. Рефлексия, идентификация, остранение (по В. Шкловскому), очуждение (по Б. Брехту), деконструкция (по Ж. Дерриде), децентрация (по Ж. Пиаже), театрализация обыденного (по Н. Евреинову), исследование действием (по Курту Левину). Впервые я определяю эти практики ныряния в невозможное.
Всем понятна рефлексия. Но иллюстрирую нежным примером:
Он думал, что уснула я
И все во сне стерплю,
Иль думал, что я думала,
Что думал он: я сплю!
(Роберт Бёрнс)
Вот эта цепь рефлексии четко показывает, как меняются зеркальные реальности.
Обращаю внимание, что мы идем по пути магистрального, по пути зоны ближайшего развития. Но есть зона вариативного развития. Пример из Урсулы Ле Гуин. Когда вы с кем-то работаете, когда вы хотите стать учеником мага и спрашиваете:
— Мастер, когда ты начнешь меня учить?
— А я уже начал.
— Но я ничему не научился.
— Ты думаешь так, потому что не знаешь, чему я тебя учу.
Имплицитное обучение. То, которое открывает нам когнитивное бессознательное. Новый ход, который нам важен и нужен.
Какое мышление будет продуктивно в нашем мире? Мышление, где работает вводимый мною парадокс полезности бесполезного. Университет сравнительных ненужностей Умберто Эко. Ассоциация сложного мышления Эдгара Морена. Академия дураков Славы Полунина.
Прошу всех — никогда не стремитесь избавиться от своего детства. Потому что детство — это всегда чувствительность к невозможному. Завершаю строчками, которые написал, как будто готовясь к сегодняшнему выступлению, в 1966 году:
Древние вазы с рисунком причудливым
Нам раздаются могучими судьями.
Вазы не вечны, но могут по старости
Быстро разбиться от мысленной вялости.
В них затаился источник движенья.
Где же вы, вазы воображенья?
Facebook Если у вас не работает этот способ авторизации, сконвертируйте свой аккаунт по ссылке ВКонтакте Google RAMBLER&Co ID
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
Секреты пропаганды
Или информационная диктатура
То, что происходит в последние дни, являет собой совершенно фантастическую картину. В течение последних полутора лет российское массовое сознание было целиком и полностью занято исключительно Украиной, и вдруг буквально в течение нескольких дней человеку говорят: хватит думать об Украине, думай о Сирии. И российское массовое сознание моментально перестраивается под Сирию.
На человеческом уровне то, что происходит последние полтора года, не перестает удивлять. А на уровне таких практик - в общем-то, нет, не удивляет. Конечно, базовое представление - о том, что в русском постсоветском сознании нет вообще никаких убеждений. Мы могли бы предполагать, что там есть какие-то левые убеждения или, допустим, сильны милитаристские убеждения. Они, конечно, есть, но основой является именно абсолютная чистота сознания. Оно потому готово так быстро меняться, что там нет никаких собственных базовых убеждений.
Существуют три архетипа нашего сознания. Первый архетип - существование веры в центр, который все знает, понимает и видит. Я всегда говорил, что культ центра рождает культ личности. "У государственного пульта всех поражает вирус культа. Идет зараза от пульта, видать, конструкция не та". В каких ситуациях этот культ центра эволюционно адаптивен, эволюционно выигрышен? В ситуации, которая может быть описана, как перманентная революция. А у нас - единственная страна, которая любит свой кризис, нарциссически им восхищается.
Вторая черта - это непременное наличие врага. Есть великолепные строчки: "Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем". Это программа, которая существует в сознании очень многих. То есть с самого начала в учебниках, в газетах - не совсем пустота, а, если угодно, гипнотическая нацеленность на объяснение мира через конфликт, заговор, и тогда очень легко сменить врага, враг народа - это "лицо кавказской национальности" или "мировая закулиса", сионские мудрецы. Враг меняется, но он всегда должен быть.
Наконец, третий момент в архетипе описан на примере разных культур тоталитарного стиля, но лучше всего его семантику передают слова Эриха Фромма в его бестселлере "Бегство от свободы" - это бегство от принятия решений: "сиди и жди - придумают вожди", "я - человек маленький, сверху виднее". Чтобы обеспечить работу такого переключения, очень ловко и нежно включаются наши пропагандисты, которых я называю социальные анестезиологи. Они используют пропаганду, как своего рода социальную анестезию: когда вас обезболили, можно вырывать и менять очень многие вещи. Нынешняя система не предполагает глубины в каких бы то ни было убеждениях, даже самых нужных власти.
Если вы сделаете контент-анализ всех наших телешоу, то там каждый раз быстро формируется и актуализируется образ врага, неважно, какой - какой задали. Не понимается главное: что происходит и где идет ключевая линия цивилизационного водораздела. Люди делятся на два типа, не описанные ни одним психологом: это люди, готовые к восприятию сложного, и люди, убегающие в простоту. Через образование, через СМИ пропаганда работает на элиминацию разнообразия. Даешь единый учебник, даешь единую форму. Георгий Щедровицкий простое решение сложных вопросов называл термином "фашизм".
Как правило, образ врага конструируется, как темная сила, и рано или поздно. То есть мы все время в ожидании нашествия варваров, но получаем нашествие варваров в нашей собственной стране. Сегодня пропагандисты определяют картины идеологов и политиков, а не наоборот. То есть они действительно верят, что в Киеве была хунта, они сами себя так запрограммировали. В современном мире сложился новый тип власти, который основан не на репрессиях, а на монополии на масс-медиа, на владении информационной повесткой дня. Нынешняя Россия - это информационный авторитаризм.
Еще одно действие российской пропаганды можно назвать глобальным троллингом. Тот месседж, который хочет создать пропаганда, называется "все не так однозначно, все не так просто, существует много версий реальности". Дело в том, что нынешняя пропаганда даже не настаивает на собственной правоте. Когда ты спрашиваешь: почему вы врете, они отвечают не прямо, не говорят: нет, мы говорим только правду. Они отвечают вопросом на вопрос: а что, Америка не врет, что ли? А Украина не врет? А Запад, а Европа не врет? Все врут - вот постулат этой отрицательной этики.
Образовалось две повестки, в которых мы живем, - это телевизионная повестка и социальная повестка. Что касается социальной, тут все осознают, что скверно живем, все хуже и хуже, а так, в принципе, все нормально, рейтинг Путина отнюдь не падает, потому что теперь синкретизируем: родина и Путин. Культ центра прячется под маску культа личности. Сталин наиболее четко соответствовал этой маске. Сегодняшняя востребованность Сталина невероятно велика, вы все знаете это по массовым опросам. Возвращение подобного рода Сталина востребовано массой.
Обратите внимание, сколько в постсоветские годы говорили о том, что нужна общенациональная идея, сколько мы искали эту скрепу. В конце концов нашли - это государственный патриотизм. Причем, синкретизм позволяет не расчленять государство и родину, режим и общество. В принципе, создано такое сиамское близнячество: общество - сиамский близнец государства. В этом главная идея - чтобы была общая кровеносная система, финансовая и прочие системы.
Отсюда четкая установка на неразделение нескольких реальностей - государства, общества и родины. Когда государство становится убийцей, оно всегда называет себя родиной. В этом смысле слова мы имеем очень мощный пропагандистский эффект, который делит: кто не с нами, тот против нас. Отсюда появление дискурса национал-предателей. Мы действительно имеем очень четко определенный режим, иногда мы его называем режимом клерикального национал-патриотизма. Он действительно основывается на мощных слоях религиозного сознания.
Патриотизм - это та накачанная подушка, на которой можно, во-первых, видеть сладкие геополитические сны, а во-вторых, это как веселящий газ, который заставляет людей впадать в какое-то неистовство по этому поводу. И это действует почти одновременно на одну половину нашего онемения (как в свое время выразилась Надежда Мандельштам в своих воспоминаниях). Что самое печальное - это действует не просто на массу арьергардных людей, а в том числе на либералов. По социальным сетям заметно, как общество все больше и больше раскалывается.
Читайте также: