Устойчивость вирусов к радиации
Обновлено: 12.05.2024
35 лет назад случилась Чернобыльская катастрофа. Как это было, и какие уроки мы извлекли, рассказывает А. В. Рубанович, заведующий лабораторией экологической генетики и заведующий отделом генетической безопасности Института общей генетики им. Н.И. Вавилова, профессор МФТИ.
– Александр Владимирович, 35 лет назад, 26 апреля 1986 года, случилась Чернобыльская катастрофа. Вы тогда работали в этом институте?
– Да, я пришел сюда в 1973-ем году, то есть я работаю здесь уже 47 лет. Я сразу попал в лабораторию радиационной генетики. Надеялся, что будет много поездок, экспедиций. Юношей я всем этим бредил.
– Но так оно, в общем-то, и получилось – экспедиции были.
– Так оно и получилось, да. Это была лаборатория покойного ныне Владимира Андреевича Шевченко. И вот в течение 20 лет мы ездили по разным горячим точкам страны. Кроме Чернобыля, еще были южно-уральские аварии, кыштымская — так называемый ВУРС, восточно-уральский радиационный след. Каждый год ездили и много там работали.
Ну, а потом, когда случился Чернобыль, переключились на эти работы. Авария произошла 26 апреля, а 15 мая мы уже были на месте. Прибыли на экспедиционной машине летучим отрядом и там работали в течение нескольких лет. Нам дали помещения в здании чернобыльской больницы. Мы там обосновались, навезли аппаратуру, и вплоть до 1990-го года, когда уже начался раздел Советского Союза, мы там находились.
– Что вы тогда обнаружили? К каким пришли результатами и выводам?
– Первое впечатление было совершенно ошеломительное, потому что огромные дозы обрушились на окружающую природу. Знаменитый Желтый лес – это действительно удивительное зрелище. Кроме того, сразу обратили на себя внимание бесконечные морфозы растений. Это не мутации: под влиянием больших доз облучения определенные нарушения развития происходят у растений, и растение не гибнет, но приобретает невероятные формы. Я взял с собой фотографии. Сосна похожа на какие-то секвойи. Или, допустим, я запомнил подорожник – всем знакомый, пышный подорожник, но с плоским стеблем. Большинство растительных видов после этих грандиозных доз приобретало нарушения развития. На следующий год они полностью исчезли. Все растения приобрели более-менее обычный свой вид.
– А что с людьми происходило? И, в частности, с вами. Вы же тоже подвергались большой опасности.
– Насчет опасности – можно много спорить. Я придерживаюсь взглядов, которые далеко не все мои коллеги разделяют. Я, знаете ли, как сейчас говорят, радиодиссидент, или радиофил. Заключается это в том, что, по моему мнению, степень опасности радиации чрезвычайно раздута. Это и понятно – невидимая страшная смерть, все этого боятся. Но по сравнению со всеми прочими несчастьями, которые случаются с человечеством – я не об эпидемиях, а о техногенных авариях, – это, в общем-то, не столь страшно.
– Например?
– Допустим, в Индии в 1984 г. произошла авария на заводе (можно убрать) в городе Бхопал на заводе, производящем пестициды. Они выпустили 30 тонн фосгена. И там 35 тысяч человек погибло на месте, а ослепло, по-моему, 25 тысяч, ещё 200 тысяч получили паралич. То есть какие-то невероятные по масштабу жертвы, несопоставимые с Чернобылем.
– Вы считаете, что радиация не может наносить подобного ущерба?
Лучевая болезнь – скверная штука. Похожа на грипп по состоянию, поскольку иммунитет подавленный. Но она лечится, проходит. Считается, от 1-го до 2-ух Грей – это лучевая болезнь в легкой форме. Когда уже 3-4 Грея, то лучевая болезнь такова, что если не лечить, то почти все гибнут. Ну, а 5-6 Грей – это и лечить бесполезно.
– Что же стало с остальными, кому лучевую болезнь не диагностировали?
– Да, это важный вопрос. Вы следили ли за их судьбой? Можем ли мы сказать, что среди этих людей больше онкологических больных, чем в среднем в популяции?
– Статистически значимых данных нет. Хотя постоянно появляются публикации, что больше стало онкологических заболеваний, но в целом роста не обнаружено по результатам Чернобыля. Вообще есть только два случая массового облучения людей, последствием которых был рост рака, и только одного тип рака – рака крови.
Это два случая хрестоматийных. Один, конечно, это Хиросима и Нагасаки. Я работал в Нагасаки полгода, знаю всё это изнутри. Там сотни тысяч людей переоблученных наблюдали, у которых развилась сильная лучевая болезнь. Их обследовали, их потомство мониторили. И что же, в конечном счете, обнаружили? Только один значимый эффект: 1 Грей добавляет к обычному уровню лейкозов два случая на тысячу человек. То есть, если у каждого из нас вероятность умереть от лейкоза – одна тысячная, то, если вы облучились радиацией в 1 Грей, то это добавит два случая дополнительных. В дальнейшем урок Хиросимы полностью подтвердился.
Второй случай – у нас в ССР, когда в речку Теча были спущены в результате, опять же, аварии отходы производства плутония. Это был 1950-ый год. И вот эти татарские деревушки вдоль реки переоблучили. Порядка 100 тысяч людей получили пол-Грея и выше.
Когда в 70-ых– 80-ых стали подытоживать, нашли 37 дополнительных лейкозов, и это в точности соответствовало той оценке, которую давала Хиросима: 1 Грей дает 2 дополнительных лейкоза на тысячу облученных.
– С точки зрения человечества это немного, но с точки зрения человека и его семьи – это трагедия.
– Трагедия, когда это реализуется в лучевую болезнь. Но в основном ликвидаторы и жители, что бы там ни писали в СМИ про раки и ужасные мутации, практически не пострадали. В Чернобыле среди детей–потомков никаких не было уродств, мутаций и спонтанных абортов.
– Но это же не значит, что нам не надо бояться подобных аварий?
– Аварий точно надо бояться и делать все, чтобы их больше не было. Однако само отношение к радиации нужно менять.
– Прежде всего, потому что мы живем с радиацией, это естественный наш фон. Мало того, без нее не было бы жизни на Земле.
– Ну, конечно. Всякий из нас получает одну тысячную Грея в год – это космический фон. А есть регионы – в Иране, в Индии, в Бразилии достаточно густонаселенные, где этот фон в 100, в 1000 раз выше. И люди живут и даже не обращают внимания.
Вообще, если вспоминать Чернобыль, то у меня остались очень яркие воспоминания о том времени. Так интересно мне никогда нигде не было. Это была совершенно особая атмосфера, понимаете? Можно было войти в любой кабинет, ногой дверь открыв, и потребовать всё, что угодно. Всё будет сделано. Все люди, которых туда навезли, друг друга любили, поддерживали. Общаги гудели по ночам. Это было необыкновенное впечатление, полное единение, как, наверное, бывает во время войны.
И вот люди проработали там несколько лет, они возвращались сюда – и элементарно спивались в 90-ые годы. Они уже привыкли к этому драйву, к тому, что ты нужен. И вдруг стал не нужен никому. И они гибли массово от водки в 90-ые годы.
– Но вы не погибли. Что помогло удержаться?
– Не знаю. Может, руль?
– Какие уроки мы должны извлечь из Чернобыля сейчас, 35 лет спустя?
– Альтернативы ядерной энергетике все равно нет. Такой концентрации энергии нет больше ни в одном элементе. Ядерная энергетика будет. Какой вид она примет, не знаю, но ясно, что физики должны тщательнее прорабатывать безопасность. Это главный вывод, который мы должны сделать.
– Александр Владимирович, хотела вас спросить как специалиста по радиационной безопасности. Сейчас мы часто делаем компьютерную томографию, а это тоже лучевая нагрузка. В связи с эпидемией ковида многие ходят на КТ по несколько раз, и я не раз слышала мнения врачей о том, что это небезопасно. А что думаете вы?
– То есть бояться нам надо не этого. А чего надо?
– Отравляющих веществ, загрязнений. Чисто техногенное и техническое загрязнение, безусловно, наносит реальный ущерб. Люди разрушают природу своими руками, часто не понимая, что пилят сук, на котором сидят. Сейчас Чернобыльская зона процветает: она нашпигована зверьем, туда собрались олени, волки, кабаны. Всё цветет буйным цветом.
– Потому что человек ушел?
Радиобиология лучевой терапии: структурные изменения клеток
Лечебного облучения основано на избирательном повреждении тканей. Злокачественные клетки погибают от радиации в большем количестве, чем клетки окружающих нормальных тканей, преимущественно вследствие разной способности к репарации. Именно различие в радиочувствительности между нормальными и опухолевыми тканями лежит в основе лучевой терапии (ЛТ).
Терапевтическое отношение — это отношение дозы, необходимой для гибели опухоли, к дозе, которая вызывает повреждение нормальных тканей; современная лучевая терапия (ЛТ) стремится увеличить этот показатель.
Депонирование энергии излучения в клетке приводит к ряду изменений, которые нарушают ее нормальную жизнедеятельность. Разрушение или распад на более мелкие фрагменты и перекрестные сшивки — примеры структурных повреждений белков, ферментов и нуклеиновых кислот. Начальные химические изменения происходят за долю секунды; их редко можно обнаружить прямыми методами. Репарация некоторых изменений протекает практически мгновенно, а других — никогда.
В облученных клетках происходят различные морфологические и функциональные нарушения. Существует множество прямых и косвенных доказательств того, что эти нарушения обусловлены повреждениями ДНК. Например, было подсчитано, что для инактивации клеточной системы цитоплазматических ферментов необходима доза 10 000 Гр, а для повреждения мембраны клетки — 10 Гр. В то же время хромосомные аберрации и мутации могут быть вызваны очень низкими дозами облучения.
Поскольку только несколько Грей необходимо для достижения высокой летальности клеток в культуре ткани, то логично предположить, что за эту гибель ответственны изменения в ядрах клеток.
Прямое и непрямое действие радиации.
ДНК -мишень излучения, поражение которой наиболее часто приводит к летальному исходу, схематично показана в центре.
При прямом воздействии фотон отрывает электрон от молекулы-мишени (ДНК).
При непрямом механизме другая молекула, например вода, ионизируется, свободный электрон приближается к мишени и повреждает ДНК.
Разрушение клетки вследствие радиационных повреждений ДНК происходит благодаря одному из нескольких механизмов.Клетка может вступить в апоптоз — процесс, называемый интерфазной смертью, который можно выявить с помощью нескольких методов, включая световую микроскопию и вестерн-блоттинг. Радиация может вызвать митотическую гибель клетки, при которой она внешне кажется нормальной, но в действительности значительно повреждена и не может делиться.
Моментальная гибель клетки не происходит: она живет до попытки деления. Этим объясняется, почему опухоль продолжает уменьшаться после окончания курса облучения.
Облучение вызывает множество изменений ДНК, включая повреждение нуклеиновых оснований, поперечные сшивки ДНК—белок, разрывы одной и двух цепей. Восстановление структуры даже одного нуклеотида требует работы многих генов и представляет многоступенчатый процесс. Самое опасное повреждение, вызываемое ионизирующей радиацией, — это разрыв двух нитей ДНК. Известно, что эффективность репарации двойных разрывов коррелирует с летальностью, вызванной облучением.
Для воссоединения негомологичных концов необходимы белки Ku70, Ku80, ДНК лигаза IV и XRCC4. Комплекс Ku70/Ku80 соединяется с ДНК в месте двойного разрыва и раскручивает цепочку, а комплекс ДНК лигазы IV/XRCC4 осуществляет репарацию. В клетках млекопитающих репарация чаще происходит по механизму негомологичного воссоединения концов, чем посредством гомологичной рекомбинации.
Терапевтический диапазон.
Графическое представление параллельных кривых ответа опухоли и толерантности нормальных тканей, показывающее отношение между увеличением дозы, повышением эффективности лечения и возрастанием числа осложнений.
В идеальных условиях (В) эффективность лечения на уровне 80-90 % может быть достигнута с 5-10 % осложнений.
Смещение эффективности лечения влечет за собой увеличение количества осложнений.
С другой стороны, попытки избежать каких бы то ни было осложнений (А) значительно снижают вероятность излечения.
Хотя форма этих кривых отличается для различных типов опухолей и уровней дозы, основная концепция лучевой терапии (ЛТ) злокачественных опухолей сохраняется.
Редактор: Искандер Милевски. Дата обновления публикации: 18.3.2021
Температура. Устойчивость разных вирусов к повышенной температуре, когда они находятся вне организма хозяина, весьма различна. Характеристика термоустойчивости вирусов обычно дается путем испытания инфекционности экстрактов зараженных тканей, выдерживаемых в течение 10 мин при критической температуре. Большую роль при этом играют условия, создающиеся в экстрактах. Например, вирус табачной мозаики при рН 7 инактивируется в течение 10 мин при 75° С, но при рН 5,5 за то же время инактивация оказывается неполной даже при 90° С.
По устойчивости к повышенной температуре среди вирусов исключительное место занимает вирус С1 коровьего гороха, инактивирующийся при температуре, превышающей 108° С (Варид и Плэкидес, 1952). Замораживание зараженных листьев или отжатого из них сока обычно мало повреждает вирусы. Однако в очищенных препаратах вирусы менее стойки. Прибавление к таким препаратам глюкозы или солей повышает их устойчивость. Большое значение имеет рН среды. Очищенный препарат вируса табачной мозаики выдерживает повторное замораживание при нейтральной среде, но денатурируется, если замораживание производится при рН 3.
Многие зоопатогенные вирусы длительно сохраняют активность в замороженном состоянии в условиях среды, богатой органическими веществами. Например, вирус японского энцефалита, находясь в среде, состоящей из 10%-ной суспензии мозга в физиологическом растворе, полностью сохраняет инфекционность в течение года при —70° С, но при комнатной температуре его инфекционность сильно снижается уже через 10 дней. Вирус трахомы при —70° С сохраняется до 6 месяцев. Вирус пситтакоза в высушенном состоянии при —75° С сохраняется до года, в то время как при комнатной температуре он инактивируется за несколько дней. Вирус гриппа при —70° С сохраняет активность 6 месяцев и, возможно, дольше.
Высушивание. Большинство фитопатогенных вирусов быстро инактивируется при обычном высушивании на воздухе зараженных тканей или сока. Даже вирус табачной мозаики, отличающийся высокой стойкостью, при высушивании теряет значительную часть инфекционности. Однако, если инфицированные листья быстро высушивать при 1° С и в дальнейшем выдерживать листья в условиях отсутствия влажности, то и нестойкие вирусы могут сохранить инфекционность в течение нескольких месяцев или года (вирусы огуречной мозаики 1, кольцевой пятнистости табака, Y-вирус картофеля).
Для многих зоопатогенных вирусов характерна высокая стойкость к быстрому высушиванию. Вирус весенне-летнего клещевого энцефалита, высушенный в вакууме, может храниться не менее 5 лет. Длительно сохраняются в высушенном состоянии вирусы бешенства, лимфоцитарного менингита, оспы, герпеса, гриппа, кори, желтой лихорадки, денге. В большинстве случаев устойчивость перечисленных вирусов испытывалась при высушивании их в вакууме. В этих условиях устойчивость фито- и зоопатогенных вирусов оказывается близкой.
Ультрафиолетовый свет. Все вирусы быстро инактивируются при действии ультрафиолетового света. Вирусы, инактивированные ультрафиолетовыми лучами, сохраняют нормально присущие им физические свойства и антигенный состав.
Некоторые вирусы после инактивации ультрафиолетовыми лучами могут восстанавливать инфекционность при последующем облучении зараженных тканей видимым светом. При освещении инактивированного вируса вне клеток хозяина реактивация не происходит. У разных вирусов степень фотореактивации различна; особенно высока она у вирусов кольцевой мозаики капусты, мозаики огурца и кольцевой пятнистости табака. В сходных условиях она выражена у бактериофагов и наблюдается также у некоторых бактерий и спор грибов,
Ионизирующая радиация. При действии ионизирующих радиации на вирусы наблюдается инактивация последних, скорость которой зависит от некоторых условий среды. Радиация может возбуждать в растворах, содержащих вирус, образование перекисей, Н и ОН радикалов, инактивирующих вирусы в той или иной степени. Вторичный характер этих инактивирующих веществ виден из того, что скорость инактивации вируса может быть снижена при добавлении в среду желатина, пептона и других защитных веществ. Однако и в защищенных условиях наблюдается некоторая постоянная величина инактивации вируса под действием радиации, которая принимается за непосредственный прямой эффект лучей на частицы вируса (Луриа и Икснер, 1941).
Вирусы, имеющие наиболее мелкие частицы, могут, инактивироваться почти при каждой ионизации, происходящей внутри них. Крупные вирусы, представляющие собой более сложную систему, могут переносить несколько ионизации, протекающих внутри их системы. Прямое инактивирующее действие облучения на вирусы определяется дозой радиации и не зависит от температуры или от времени, в течение которого длилось облучение.
Ультразвук. Звуковые волны высокой частоты разрушают вирус табачной мозаики, взвешенный в жидкостях, содержащих растворенный воздух. При этом происходит разламывание палочковидных частиц вируса на более мелкие фрагменты. Антигенные свойства инактивированного вируса сохраняются, но поведение его в серологических реакциях меняется. Измельченный ультразвуком вирус связывает большее количество антител, чем исходный препарат.
Гидростатическое давление. Некоторые вирусы проявляют относительно большую устойчивость к высоким давлениям. Давление до 5000 атм слабо повреждает вирус табачной мозаики, находящийся в соке. При этом же давлении водные растворы очищенных препаратов вируса подвергаются сильной инактивации. При действии 8000 атм вирус инактивируется и в соке. Вирус некроза табака менее устойчив и разрушается в соке при давлении в 3000—5000 атм.
Государственный научный центр РФ – Федеральный медицинский биофизический центр им. А.И. Бурназяна ФМБА России создавался в послевоенные годы вскоре после того, как в стране зародилась атомная отрасль. Тут же возникла необходимость изучать вопросы воздействия радиации и других химических и физических факторов на живые организмы. Сегодня научный центр продолжает функционировать, хотя сфера его деятельности значительно расширилась. Какие разработки есть в арсенале сотрудников центра, какой опыт удалось приобрести во время работы в режиме ковидного госпиталя, почему двигательная активность – одна из самых важных лечебных и профилактических практик, – об этом журналист Наталия Лескова говорит с генеральным директором ФГБУ ГНЦ ФМБЦ им. А.И Бурназяна ФМБА России Александром Сергеевичем Самойловым, членом-корреспондентом РАН, доктором медицинских наук, профессором.
Самойлов: У нас учреждение с большой историей. В следующем году мы будем праздновать 75-летие. В этом году мы празднуем 75-летие атомной отрасли, а в следующем – 75-летие нашего учреждения, которое начиналось как лаборатория советской Академии медицинских наук, состоящая из 40 человек. А сейчас это огромное научное учреждение, в котором работает более двух тысяч человек, из них четыре академика, два члена-корреспондента Российской академии наук. Оно, с одной стороны, прогрессивное, ведь у нас достаточно серьезные научные разработки; с другой стороны, в хорошем смысле консервативное. Мы еще, наверное, осколок постсоветской науки в хорошем смысле слова, где наставничеству уделяется достаточно большое внимание. И, конечно, преемственность между руководителями, чтобы были одни и те же взгляды, чтобы поддерживались одни и те же направления, были какие-то традиции, правила – это очень важно.
И: Вы сказали о том, что ваше научное учреждение прогрессивное, у вас есть множество научных разработок. Давайте остановимся на этом. Расскажите, какие из этих разработок вам представляются сейчас наиболее перспективными.
Самойлов: Изначально, исторически мы изучаем воздействие радиации на организм человека. Но, конечно же, сегодня это направление расширилось в ряд других фундаментальных и прикладных дисциплин. Основные сферы нашей деятельности, кроме радиобиологии, – это изучение влияния неионизирующего излучения на организм человека, это исследование профзаболеваемости сотрудников экстремальных областей, не только связанных с радиацией, химией, но и, в том числе, мы достаточно плотно занимаемся воздействием экстремальных нагрузок у спортсменов. Федеральное медико-биологическое агентство с 2009 года ведет медико-биологическое обеспечение спортсменов высоких достижений, и наше учреждение является головным в системе ФМБА России, лидирует в этом направлении спорта высоких достижений и медико-биологического сопровождения.
И: Александр Сергеевич, наверняка спорт высоких достижений и работа на полярных станциях – это достаточно близкие друг другу вещи. То есть не только спортсменам надо научиться выдерживать большие физические нагрузки, но и тем людям, которые осваивают, например, Арктику или Антарктику. Такие работы, насколько я понимаю, у вас тоже проводятся. Что конкретно удалось здесь понять нового, чего достичь?
И: А можно ли как-то повышать выносливость людей, которые работают в таких условиях? Есть ли какие-то разработки, с помощью которых человек становится более сильным, выносливым, чем был до этого?
Самойлов: Безусловно, в таких условиях работают различные контингенты людей. Это могут быть и рабочие, которые трудятся на стройках, это может быть спецконтингент, наши военнослужащие, и это абсолютно разные с точки зрения базового уровня функциональной готовности категории людей. Поэтому, говоря про Арктику, мне кажется, более корректно говорить не о повышении их выносливости, а о сохранении потенциала. Вообще у нас базово риск-ориентированный подход к здоровью людей. То есть, когда мы говорим о профзаболеваемости, то базово нам необходимо выявить факторы профессионального риска: это могут быть, например, производственные факторы, климатические. И если мы не можем избежать этих факторов, надо научно обоснованно разработать программы с тем, чтобы минимизировать негативное воздействие и максимально увеличить профессиональное долголетие этих работников. Безусловно, те сотрудники, которые направляются в такие экстремальные условия, должны проходить специальную подготовку. И, конечно же, на базе нашего учреждения есть категории людей, которые к этому готовятся.
Сегодня уже много сделано с точки зрения отбора с применением персонифицированных технологий. Наша задача – понять, существуют ли какие-то факторы риска для нахождения, и существуют ли какие-то модельные характеристики, по которым этот сотрудник может работать в таких условиях. Дальше необходимо с помощью современных технологий, мы это тоже делаем, оценить функциональное состояние и функциональную готовность этих людей. Сегодня у нас существуют достаточно современные методики, это и вариабельность сердечного ритма, и другие, а также сегодня мы уже можем абсолютно точно использовать и современные математические модели и data-подход. То есть мы можем сравнить всё это с каким-то массивом данных, оценить функциональную готовность и при необходимости человека вывести. Если мы проведем аналогию со спортсменами, то улучшить его работоспособность. Но самое главное, мы же понимаем, что необходимо разработать гигиенические нормативы. То есть мы должны работодателю сказать, что сотрудник в таких условиях может работать только три месяца или шесть месяцев. Необходимо жестко дать такие критерии, после чего сотрудник должен пройти курс восстановления или реабилитации. Это тоже отдельное направление нашей деятельности.
И: Об этом я как раз хотела задать следующий вопрос. Знаю, что ваше научное учреждение вплотную столкнулось с ковидом, стало одним из первых, кому пришлось работать в режиме ковидного госпиталя. Расскажите, пожалуйста, какой опыт вы приобрели? Наверняка он у вас совершенно новый и бесценный.
Самойлов: Россия всегда риск-ориентированно подходила к организации медицинского и научного обеспечения. Если в мирной жизни у нас всегда существовали бригады быстрого реагирования, реаниматологи, которые тренировались, выезжали куда-то, то когда поступило распоряжение достаточно оперативно, буквально за несколько дней, развернуться и подготовиться к приему пациентов с коронавирусом, наверное, многолетний исторический опыт нам пригодился. Потому что во многом коронавирус, как ни странно, схож с радиацией, он тоже невидим, он опасен для жизни и здоровья. И необходимо на психологическом уровне, чтобы люди были готовы.
И: Люди боятся его так же, как боятся последствия радиации.
Самойлов: Да. У него тоже есть последствия, мы все прекрасно понимаем, что те пациенты, сотрудники, которые столкнулись, переболели и выжили, сталкиваются с неблагоприятными последствиями. Это понимание и тот исторический опыт, который у нас имеется, позволил оперативно за несколько дней развернуть ковидный стационар и привлечь большое количество специалистов. Впервые в красную зону пошли не только инфекционисты, но и реаниматологи, спортивные врачи, реабилитологи, стоматологи. И очень пригодился на начальных этапах наш опыт экстремальной психологии. Потому что одновременно в красную зону зашли наши клинические психологи, которые имели уже наработанный опыт общения с персоналом особо опасных предприятий, которые понимали те риски, с которыми сталкиваются сотрудники, и которые знали критерии профессионального выгорания. Поэтому у нас практически в каждом отделении работали психологи, причем не только с пациентами, у которых была паника, страх, но и с сотрудниками. Во многом это позволило нам минимизировать потери среди сотрудников, потому что психологи совершенно четко выступили консультантами перед организаторами и говорили, когда и кого из какой категории выводить из красной зоны и менять.
И: А опыт спортивной медицины здесь насколько пригодился? Ведь реабилитация таких пациентов именно с точки зрения физических упражнений невероятно важна. Вы разработали какие-то свои методики, отличаются ли они от того, что общепринято?
Самойлов: Безусловно. Спортивная медицина – дочка экстремальной медицины. Произошла такая трансформация: сначала мы взяли те технологии, которые были в военной, в космической медицине, затем адаптировали их к спорту. А ведь спорт тоже имеет свои особенности, я имею в виду спорт высших достижений. Это, безусловно, необходимость адаптации классических методов. Потому что спортсмен, особенно когда он идет в серии соревнований, требует быстрого восстановления, быстрого снятия симптомов перетренированности. Поэтому эти методики фаст-трек реабилитации совершенно четко легли на реабилитацию пациентов с ковидом. Потому что классические длинные методики – применение физиотерапии, реабилитации, нельзя было применить сразу же. А вот спортивные врачи, которые работали в красной зоне, сначала инициативно, потом мы всё это вовлекли в оболочку научного сопровождения, начали применять эти методики. В частности, могу привести пример, мы одними из первых, наверное, в стране применили методику нормобарической оксигенации, когда мы просто скрутили с автобуса, в котором реабилитировались спортсмены, портативную барокамеру, ее принесли в красную зону и начали проводить нормобарическую оксигенацию.
И: Это методика насыщения кислородом при нормальном давлении?
И: Александр Сергеевич, а как вы сами пришли в спортивную медицину? Я знаю, что вы профессионально занимались стрельбой и лыжными гонками. Но в детстве вы играли на скрипке. То есть, видимо, родители хотели, чтоб вы стали музыкантом. И вдруг такой резкий кульбит судьбы. Как это произошло?
Но, наверное, научное поле деятельности меня увлекло чуть больше, чем клиническое. Уже со студенческих, с курсантских времен я начал заниматься наукой. Сначала в кружке, потом в интернатуре, в адъюнктуре, защитив кандидатскую и начав писать докторскую диссертацию.
И: Каким образом вам помогла музыка?
Самойлов: Ну, музыка вообще расширяет кругозор, она заставляет, мне кажется, мир видеть в 3D-модели. А так как спортсмен все-таки, с моей точки зрения, это достаточно большая биологическая модель, то нельзя к нему просто подойти как к пациенту. Спортсмена нужно видеть как объект, и подходить к нему с точки зрения медико-биологического сопровождения. И вот здесь, конечно, нужна музыка. Когда сидишь в филармонии и слушаешь симфонию, закрываешь глаза, ты должен слышать весь симфонический оркестр, каждую партию, которая сливается в одно общее произведение. Точно так же спортивная медицина: здоровье – это переплетение психологии, биологии, клинической медицины. Все это на выходе должно дать спортивный результат.
И: А вы используете музыку в реабилитации, в лечении своих пациентов, спортсменов?
Самойлов: Конечно, мы используем. Спортивные психологи достаточно активно используют различные методы психологического сопровождения, в том числе и музыки. Но дело в том, что когда мы говорим про персонификацию, мы должны найти тот золотой ключик к каждому спортсмену, подобрать к нему подход. Кто-то любит музыку, кто-то любит живопись, кто-то еще что-то. Потому что ведь спортсмены подходят к соревнованию одинаково подготовленные, во всех странах. И, конечно же, побеждает психология в спорте высших достижений. И здесь огромная роль именно спортивного психолога.
И: Александр Сергеевич, хотела вот о чем спросить. Мы с вами говорим о спорте высоких достижений сегодня, об экстремальных профессиях. Но ведь огромную роль в жизни обычного человека, не экстремала и не выдающегося спортсмена, играет двигательная активность. Мне представляется, что у нас этот фактор недооценивается. Сейчас у нас люди увлечены приемом лекарственных препаратов: съел таблетку, и порядок. А о том, что нужно двигаться, о том, что нужно заниматься какой-то физической активностью, для того чтобы быть здоровым человеком, очень многие забывают. Вот скажите, пожалуйста, для наших обычных читателей, не великих спортсменов, действительно ли это так?
Самойлов: Конечно же, если мы ставим перед собой задачи прожить не 30 лет, как, наверное, в те времена, когда мы все были охотниками и кочевниками, а дожить до 80 плюс, то необходимо в принципе пересмотреть свои жизненные подходы к питанию, двигательной активности. И если спорт высших достижений – это, безусловно, фактор профессиональной вредности, то физкультура – это лечебный фактор. Огромное количество проблем, которые сегодня мы имеем – это проблемы, связанные с гиподинамией. Это проблемы со здоровьем, с избыточным весом, которых можно избежать без применения каких-то химических лекарственных препаратов, просто изменением образа жизни. Это не только, конечно, активность физическая, но и питание. Это просто догма, которую нужно всем для себя принять, и изменить образ жизни. Во многом, кстати, мне кажется, что ковид, изоляция людей, должна иметь какие-то свои положительные стороны, связанные с тем, что люди в принципе должны по-другому взглянуть на свой образ жизни, немножко замедлиться. И я думаю, что какая-то, достаточно немалая, часть людей, которые переехали из квартиры на дачу, выбрали тип дистанционного режима работы, у них появится такая возможность – выйти, прогуляться в парке, в лесу. Наверное, это даст свою долю в улучшении здоровья.
И: А какие виды физических упражнений, какую именно физическую активность, на ваш взгляд, стоит предпочесть?
Самойлов: Необходимо ходить, конечно, как можно больше. Я и сам люблю гулять, и советую это всем. Если есть возможность это сочетать с какими-то лечебными манипуляциями, такими как скандинавская ходьба, то лучше, конечно, их использовать, чтобы включать различные группы мышц в этот процесс. Но если по каким-то причинам это невозможно, то просто прохождение нескольких километров в день – это уже хорошая физическая активность.
Безусловно, мы страдаем нашими суставами, нас должна тревожить гиподинамия, сидячий образ жизни. Поэтому после пробуждения всем людям надо какое-то время выделить, 15-20 минут, и выбрать комплекс упражнений, с тем чтобы разогреть мышцы, проснуться, потянуться, сделать зарядку.
Если есть возможность сесть на велотренажер или поставить беговую дорожку – хорошо, но это, наверное, больше относится к более молодым людям. Ну и несколько раз в неделю, конечно, нужны какие-то более активные спортивные нагрузки. Я имею в виду средний возраст. А минимальные требования – это прогулка и утренние физические упражнения.
И: Отлично. Спасибо вам огромное. Исчерпывающие ответы на все вопросы. Очень было интересно.
"Экспертный разговор" проведен при поддержке Министерства науки и высшего образования РФ и Российской академии наук.
Читайте также: