Стихи написанные поэтами в годы холеры

Обновлено: 25.04.2024

"Пророк"

Исторический контекст

Автор

О произведении

Отсылки к Библии

Непонятные слова

Пророк

Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.

Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром Божьей пищи;

Завет Предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.

Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:

«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что Бог гласит его устами!

Отрывок из фильма "Лермонтов". Читает Николай Бурляев

Исторический контекст

И все же, почему настолько пристрастным? Невозможно объяснить этого вне обстоятельств, в которых пришёл к власти и царствовал Николай Первый. В декабре 1825 года дворяне, среди которых были и весьма талантливые, умные, влиятельные, чуть было не совершили в России революцию. Среди нескольких вариантов плана у декабристов существовал и вариант убийства царя вместе со всей семьей. Драма декабрьского восстания и расследование заговора сформировали позицию Николая, который стремился избежать повторения событий и не допустить в России распространения революционных настроений. Которые постепенно расширялись в Европе.

Об авторе

Михаил Лермонтов (1814–1841) — один из крупнейших литературных деятелей XIX века. Ему, дворянину, обучавшемуся в Московском университете, унтер-офицеру лейб-гвардии Гусарского полка, довелось ощутить всю тяжесть переходных лет, последовавших за разгромом декабристского восстания. Этим объясняются его трагическое восприятие окружающего, тоска, ощущение безысходности, с невероятной четкостью отразившиеся в его поэзии.

Я на творца роптал, страшась молиться,
И я хотел изречь хулы на небо,
Хотел сказать…
Но замер голос мой, и я проснулся.

Портрет Лермонтова. П. П. Кончаловский

Он отличался сложным характером: часто вел себя вздорно, не сходился с людьми, вступал в конфликты. Впечатлительный, ранимый, постоянно ищущий себя, Лермонтов оставался внутренне одиноким. Ощущение одиночества и осознание себя чужим окружающему миру живет в любой теме лермонтовского творчества:

Как страшно жизни сей оковы
Нам в одиночестве влачить.
Делить веселье — все готовы:
Никто не хочет грусть делить.

Книжка, подаренная Одоевским Лермонтову. На этом изображении - оригинал стихотворения "Пророк", написанный рукой Лермонтова

Весной и в начале лета 1841 года Лермонтов находился на Кавказе в повторной ссылке за дуэль с Эрнестом де Барантом, сыном французского посла. А 27 июля того же года поэт был застрелен на дуэли у подножья горы Машук близ Пятигорска (его убийца, Мартынов, .

Александр Кайдановский читает стихотворение М. Ю. Лермонтова "Пророк"

О произведении

Пророк=Поэт?

"Голова пророка". М. А. Врубель

Традиционно пророками именовались личности — провозвестники Божией воли, способные сообщить Божественные послания людям. Пророк — посредник между Всевышним и людьми.

Иллюстрация В.А. Полякова к "Пророку" Лермонтова

Но громадная пропасть разделяет пророка и людей. Как, впрочем, поэта и "толпу" (ведь мысль Лермонтова вполне возможно прочесть аллегорически). Его лирический герой обречен на непонимание и одиночество. И возможно, поэт обращается к конкретным библейским образам и мотивам, чтобы подчеркнуть весь ужас собственного конфликта с окружающим человеческим миром, который он сознавал.

Отсылки к Библии

Исаия, Иоанн, Елисей, Илия — кто же из них?

Изображает ли Лермонтов в стихотворении историю какого-то конкретного пророка? Однозначно ответить на этот вопрос нельзя. Гонимых пророков история знала немало. Отсюда горькие слова Христа, обращённые к Израильскому народу (в образе священного для них города): "Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе!" (Мф, 23:37).

Илия пророк с житием и деисусом. Икона из церкви Ильи Пророка в погосте Выбуты, близ Пскова

Елисей был учеником пророка Илии. В стихотворении Лермонтова есть мотив, схожий с библейским эпизодом из жизни этого пророка. Упоминание птиц в пространстве пустыни вызывает следующую ассоциацию: пророк Илия спасался от своих врагов в пустыне, где выжить ему помогала птица — ворон, приносивший ему пищу. Дикая песчаная обитель — знаковое место и для пророка Иоанна Предтечи, который вырос и проповедовал в пустыне: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное. Ибо он тот, о котором сказал пророк Исаия: «глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему “ (Мф 3:2–3).

Иоанн Предтеча - Ангел пустыни. 1620-е гг. Прокопий Чирин, Строгановская школа иконописи. 1620-е гг. Государственная Третьяковская галерея

Непонятные слова

Предвечный (церк.) — эпитет Бога: безначальный, искони существующий, вечный.

Вечный Судия — Бог.

Завет — союз между Богом и человеком; наставление, совет, заповедь.

Тварь (устар.) — здесь: живое существо, то, что сотворено Богом.

Уста (поэт. устар.) — рот, губы.

Порок — 1) нравственный недостаток (например, гнев, лживость); 2) развратное поведение.

Трудно сейчас поверить, но были времена, когда эпатажные кубисты, футуристы предлагали покончить с великим поэтом.

А КОРАБЛЬ ПЛЫВЕТ

Александр же Сергеевич по-прежнему живее всех живых. Доказательства?

В Интернет я полез не просто так. Фразу классика про жратву мне прислал в фейсбучную ленту приятель, не жаловавший богатеньких либералов в правительстве РФ (недавно покинувших Белый дом.) Смотри, мол, как актуально, хлестко звучит сегодня Пушкин!

Мы пальцами показывать не будем,

Но многие ли помнят в наши дни:

Кто проповедь прочесть желает людям,

Тот жрать не должен слаще, чем они.

А народ уверен – Пушкин написал про проповедь.

Животный утоляя страх

Времен двенадцатого года,

Европа пляшет на костях

Ей ненавистного народа.

И грозный брит и грузный швед,

И галл, презрительно лукавый,

Плюют остервенело в след

Его тысячелетней славы.

И мутной злобою кипят,

За них попрятавшись блудливо,

Поляк спесивый, лит и лат,

Эстонец – пасынок залива.

Хохол с натуги ворот рвет,

За ляхом тянется к европам,

Спеша за шнапс и бутерброд

Служить в неметчине холопом.

И мир вокруг по швам трещит,

И шрамы набухают кровью,

А мы как прежде держим щит

Пустому вопреки злословью.

Умолкни, лживая молва, –

Пускай узнают поименно:

Россия все еще жива!

Не пали отчие знамена!

Аж два серьезных, культурных человека прислали мне его в ленту. С портретом классика.

И вновь сомненья. Да, есть у Александра Сергеевича громкие стихи с таким названием. Но содержание слегка иное.

Быстро выяснилось, что вышеприведенные строки, приписываемые Пушкину, принадлежат нашему современнику, поэту из Петербурга Владимиру Верову (Шереверову).

Стихи пошли в народ. При перепостах их сделали пушкинскими. А что, похоже!

ЛАКЕИ ВЕЧНЫЕ ЕВРОПЫ

Лакеи вечные Европы,

Ее духовные рабы,

Вы извратили отчий опыт

И предков предали гробы.

По прихоти дурной холопы,

Прислужники чужих затей,

Вы быдлом сделались Европы,

Вы полюбили свист плетей.

Вы предавали Русь стократно,

Чужому вверившись уму.

Вас Русь прощала, но обратно

Тянули шею вы к ярму.

Вам Родины милей чужбина.

И суждено вам потому

Знать волю… только господина,

И вечно кланяться ему.

Обратите внимание! Искренние, злободневные сегодня строки Евгения Аграновича про проповедь, стихи Владимира Верова и Елены Лаврентьевой о Европе, ее лакеях с майдана народ активно приписывает не Лермонтову, тому же Маяковскому, Евтушенко, Рождественскому, а именно Пушкину. Выходит, Александр Сергеевич и сегодня остается солнцем русской поэзии, поэтом номер один в России.

Библейский Лот и содомский кот

Впрочем, претендуют на классика не только патриоты, поборники социальной и исторической справедливости, но и сторонники… однополой любви. Они не просто затаскивают Александра Сергеевича в свои голубые ряды, но пытаются слепить из него певца гомосексуализма.

Тебе служить я буду рад

Своей беседою шальною,

Стихами, прозою, душою,

Но, Вигель, пощади мой зад!

Но геи дам не любят.

Есть, однако, место, где Пушкина сегодня очень не любят, называют евреем, плагиатором. Украина. Но об этом в следующий раз.

Возрастная категория сайта 18 +

Сегодня, когда во многих странах мира в связи с пандемией коронавируса объявлен карантин и люди вынуждены сидеть по домам, особенно актуально будет вспомнить наших предшественников. Они также, как и мы, в свое время переживали затяжной период эпидемий и самоизоляции. Свидетелями бушующих заболеваний становились и известные нам поэты и писатели. Сегодня в журнале “ЕЩЕ” я расскажу вам:

Как жили и о чем писали русские классики во время карантина

Так, в 1606 году в разгар эпидемии чумы Уильям Шекспир написал “Короля Лира”. И он был не единственным, кто провел самоизоляцию с пользой для себя и народа.

Александр Сергеевич Пушкин

В 1830 году обе российские столицы – Москва и Петербург – были закрыты на карантин из-за эпидемии холеры. Всю осень Александр Пушкин просидел в Большом Болдино, где написал половину своего собрания сочинений. За это время он успел сочинить большую часть и закончить “Евгения Онегина”, все сказки, циклы “Маленькие трагедии”, поэму “Домик в Коломне”, 32 “мелких” стихотворения и “прозою пять повестей, от которых Баратынский ржет и бьется” (“Повести Белкина”). Находясь 3 месяца в изоляции, поэт также писал письма своей невесте Наталье Гончаровой, свадьбу с которой пришлось перенести на 6 месяцев. Вот лишь некоторые издержки из них:

“Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине. Во имя неба, дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на то, что вам этого не хочется. Скажите мне, где вы? Уехали ли вы из Москвы? Нет ли окольного пути, который привел бы меня к вашим ногам? Я совершенно пал духом и право не знаю, что предпринять. Ясно, что в этом году (будь он проклят) нашей свадьбе не бывать. Но не правда ли, вы уехали из Москвы? Добровольно подвергать себя опасности заразы было бы непростительно. Я знаю, что всегда преувеличивают картину опустошений и число жертв; одна молодая женщина из Константинополя говорила мне когда-то, что от чумы умирает только простонародье – все это прекрасно, но все же порядочные люди тоже должны принимать меры предосторожности, так как именно это спасет их, а не их изящество и хороший тон.” – 11 октября, 1830 год, Болдино.
“Бесполезно высылать за мной коляску, меня плохо осведомили. Я в карантине с перспективой оставаться в плену две недели – после чего надеюсь быть у ваших ног. Напишите мне, умоляю вас, в Платавский карантин. Я боюсь, что рассердил вас. Вы бы простили меня, если бы знали все неприятности, которые мне пришлось испытать из-за этой эпидемии. В ту минуту, когда я хотел выехать, в начале октября, меня назначают окружным надзирателем – должность, которую я обязательно принял бы, если бы не узнал в то же время, что холера в Москве. Мне стоило великих трудов избавиться от этого назначения. Затем приходит известие, что Москва оцеплена и въезд в нее запрещен. Затем следуют мои несчастные попытки вырваться, затем – известие, что вы не уезжали из Москвы – наконец ваше последнее письмо, повергшее меня в отчаяние. Как у вас хватило духу написать его? Как вы могли подумать, что я застрял в Нижнем из-за этой проклятой княгини Голицыной? Знаете ли вы эту кн. Голицыну? Она одна толста так, как все ваше семейство вместе взятое, включая и меня. Право же, я готов снова наговорить резкостей. Но вот я наконец в карантине и в эту минуту ничего лучшего не желаю.” – 2 декабря, 1830 год, Платава.

Александр Грибоедов

В 1820-е годы поэт и драматург пребывал с дипломатической миссией на Востоке, окруженный карантинами, которые следовали один за другим: то тиф, то чума, то холера. Грибоедов только и успевал, что хоронить своих друзей, о чем и писал в письме Вильгельму Кюхельбекеру:

“Пожалей обо мне, добрый мой друг! Помяни Амлиха, верного моего спутника в течение 15 лет. Его уже нет на свете. Потом Щербаков приехал из Персии и страдал на руках у меня; вышел я на несколько часов, вернулся, его уже в гроб клали. Кого еще скосит смерть из приятелей и знакомых? А весною, конечно, привлечется сюда cholera morbus, которую прошлого года зимний холод остановил на нашей границе. Трезвые умы, Коцебу, например, обвиняют меня в малодушии, как будто сам я боюсь в землю лечь; других жаль сторично пуще себя. Ах, эти избалованные дети тучности и пищеварения, которые заботятся только о разогретых кастрюльках etc. etc. Пересилил бы я их в сокровенность моей души, для нее нет ничего чужого, страдает болезнию ближнего, кипит при слухе о чьем-нибудь бедствии; чтоб раз потрясло их сильно, не от одних только собственных зол. Сокращу печальные мои выходки, а все легче, когда этак распишешься. Объявляю тебе отъезд мой за тридевять земель, словно на мне отягчело пророчество. И будет ти всякое место в предвижение. Пиши ко мне в Москву, на Новинской площади, в мой дом. А там, авось ли еще хуже будет. …. Прощай, мой друг.” – 1 октября 1822 – конец января 1823 года, Тифлис.

Василий Жуковский

Во время эпидемии холеры двор укрылся в Царском Cеле, разместив Жуковского в Александровском дворце. По соседству на Колпинской улице в 1831 году жил Пушкин. Поэты тесно общались и обменивались новыми творениями. 3 сентября Александр Сергеевич написал Вяземскому: “… так его и несет. Редкой день не прочтет мне чего нового. Нынешний год он верно написал целый том.” И это правда. Практически одновременно с Пушкиным Василий Жуковский сочинил сказку “О царе Берендее”, “Спящую царевну” и “Войну мышей и лягушек”. Будучи в изоляции, поэт написал письмо Луизе Прусской, где сказал:

“Мы в Петергофе, в достаточной безопасности от заразы. Все тихо вокруг нас. Погода великолепная; природа обычно-прекрасная, блистающая и спокойная, как будто с людьми и не совершается никакой беды. И посреди этой всеобщей тишины беспрестанно узнаем мы о кончине кого-либо из знакомых людей. Здесь, на морском берегу, есть пленительный уголок, называемый Монплезиром, это небольшой дворец в нормандском стиле, построенный Петром Великим. Возле него терраса, осененная ветвистыми липами, которые теперь цветут. Море расстилается перед этою уединенною террасою; тут любуются прекрасною картиною заходящего солнца. Но, право, совестно наслаждаться даже красотами природы. С этой террасы видны на небосклоне с одной стороны Петербург, с другой Кронштадт: оба заражены холерою, и воображение невольно переносится к многочисленным сценам страданий и горя; и прекрасная картина тишины, находящаяся перед взорами, тотчас утрачивает свою прелесть: тоска точит сердце как червь.” – сентябрь, 1830 год.
10 вещей, которые нужно успеть сделать перед тем, как уйти на самоизоляцию

Николай Гоголь

Живя в Петербурге, Николай Васильевич сблизился с Пушкиным и Жуковским. Во время эпидемии холеры писатель работал учителем в семье Васильчиковых и подготовил к печати первую часть “Вечеров на хуторе близ Диканьки”. Находясь на карантине, Гоголь скучал по своим друзьям. Вот, что он написал Жуковскому 21 августа 1831 года:

“Если бы, часто думаю себе, появился в окрестностях Петербурга какой-нибудь бродяга ночной разбойник и украл этот несносный кусок земли, эти 24 версты от Петербурга до Царского Cела и с ними дал бы тягу на край света или какой-нибудь проголодавшийся медведь упрятал их вместо завтрака в свой медвежий желудок. О, с каким бы я тогда восторгом стряхнул власами головы моей прах сапогов ваших, возлег у ног вашего поэтического превосходительства и ловил бы жадным ухом сладчайший нектар из уст ваших… Но не такова досадная действительность или существенность; карантины превратили эти 24 версты в дорогу от Петербурга до Камчатки. Знаете ли, что я узнал на днях только? Но вы не поверите мне, назовете меня суевером. Что всему этому виною никто другой, как враг честного креста церквей господних и всего огражденного святым знамением. Это черт надел на себя зеленый мундир с гербовыми пуговицами, привесил к боку остроконечную шпагу и стал карантинным надзирателем. Но Пушкин, как ангел святой, не побоялся сего рогатого чиновника, как дух пронесся его мимо и в мгновение ока очутился в Петербурге на Вознесенском проспекте и воззвал голосом трубным ко мне, лепившемуся по низменному тротуару под высокими домами. Это была радостная минута. Она уже прошла. Это случилось 8 августа. И к вечеру того же дня стало все снова скучно, темно, как в доме опустелом.”

Федор Тютчев

Постоянные карантины так надоели русским писателям, что они принялись их игнорировать. В числе прочих и Федор Тютчев, пожаловавшийся родителям из охваченного эпидемией Мюнхена на отсутствие развлечений во время карантина.

“Болезнь, досаждающая нам вот уже три месяца, правда, в значительной мере утратила силу, но по какой-то непонятной причуде последними ее избранниками оказались большей частью люди из общества. Конечно, в большинстве это были пожилые или немощные люди, все же смертные случаи, столь частые и столь внезапные, не могли не вызывать тягостного ощущения, и траур охватил все общество. К этому присоединился и придворный траур, так что мы по уши в черном. Вот в какой мрачной обстановке вступили мы в католический новый год и завершаем наш. Поистине сейчас, как никогда, уместно выразить добрые пожелания на наступающий год, и я от всего сердца шлю вам свои. На моем здоровье, равно как на здоровье Нелли и детей, окружающая обстановка никак не отразилась, не убавила она и бодрости нашего духа. Холера, несмотря на частые случаи заболевания, не произвела на нас ни малейшего впечатления. За последние шесть лет разговоры о ней прожужжали мне уши, и ее присутствие в Мюнхене не прибавило ей в моих глазах ничего нового. Я более чувствителен к ее косвенным последствиям. В Мюнхене, где никогда не было слишком много развлечений, теперь так уныло и так скучно, что трудно себе представить. Как если бы человек, и так-то тупой и угрюмый, да еще стал бы страдать мигренью.” – 31 декабря 1836/12 января 1837 года, Мюнхен.

Иван Гончаров

Во время эпидемии холеры писатель и литературный критик жил обычной жизнью. В письме своему коллеге Ивану Тургеневу он признавался из Парижа:

“Хотел было я в Булони, от крайней скуки, пописать, чтобы обмануть время и себя, но это не удалось по причине той же скуки. Да еще от купанья и от осеннего равноденствия у меня делались приливы крови к голове. Была там и холера, и в иные дни умирало человек 12, а большей частью не более 6-4 человек в день. Я слышал что-то об этом, но не обращал внимания, пока в моей отели у горничной не умерла мать. А до тех пор я никак понять не мог, отчего на меня с таким ужасом смотрят прохожие, когда я возвращаюсь с рынка с ежедневной своей порцией винограда и двух больших груш, несомых мною в руках открыто. Я думал, что им странно, что барин сам ходит с фруктами по улицам. Узнавши о холере, я стал завертывать груши в бумагу, совестно стало. Погода была такая, что по утрам 3-4 человека только приходило купаться – конечно, англичане и я. А в одно утро – один я, ей-богу.” – 15/29 сентября 1866 год, Париж.

Антон Чехов

Больше всего от эпидемии досталось Антону Павловичу, которого осенью 1890 года назначили холерным врачом без жалования от уездного земства. В письмах, написанных на карантине, он жаловался на отсутствие денег и времени на литературное творчество. Так, Лике Мизиновой он отправил такое послание:

“Уехать я никуда не могу, так как уже назначен холерным врачом от уездного земства (без жалования). Работы у меня больше, чем по горло. Разъезжаю по деревням и фабрикам и проповедую там холеру. Завтра санитарный съезд в Серпухове. Холеру я презираю, но почему-то обязан ее бояться вместе с другими. Конечно, о литературе и подумать некогда. Утомлен и раздражен я адски. Денег нет, и зарабатывать их нет ни времени, ни настроения. Собаки неистово воют. Это значит, что я умру от холеры или получу страховую премию. Первое вернее, так как тараканы еще не ушли. Дано мне 25 деревень, и я разыграю большого дурака. Приезжайте к нам, будете бить меня вместе с мужиками.” – 16 июля, 1892 год, Мелихово.

Алексею Суворину Чехов написал:

“Душа моя утомлена. Скучно. Не принадлежать себе, думать только о поносах, вздрагивать по ночам от собачьего лая и стука в ворота (не за мной ли приехали?), ездить на отвратительных лошадях по неведомым дорогам и читать только про холеру, и ждать только холеры и в то же время быть совершенно равнодушным к сей болезни и к тем людям, которым служишь, – это, сударь мой, такая окрошка, от которой не поздоровится. Холера уже в Москве и в Московском уезде. Надо ждать ее с часу на час. Судя по ходу ее в Москве, надо думать, что она уже вырождается… сильно поддается мерам, которые приняты в Москве и у нас… В Нижнем врачи и вообще культурные люди делали чудеса. Я ужасался от восторга, читая про холеру. В доброе старое время, когда заболевали и умирали тысячами, не могли и мечтать о тех поразительных победах, какие совершаются теперь на наших глазах…” – 25 июля, 1892 год, Мелихово.
Понравилась статья? Поделитесь ею с друзьями в соцсетях, а еще не пропустите список необходимых вещей и продуктов, чтобы пережить полную изоляцию.

“Тоска точит сердце как червь”… Как жили и о чем писали русские классики во время карантина? обновлено: 27 марта, 2020 автором: Анна Шугарей

Пушкин провел в самоизоляции три месяца и не только не сошел с ума, но написал множество шедевров в самых разных жанрах. Читаем его письма и ищем ответы на вопросы, как пережить эпидемию и не спятить на карантине

Чем больше мы погружаемся в карантинный режим, тем чаще вспоминаются исторические прецеденты подобного вынужденного затворничества: хочется знать, как в другие эпохи справлялись с подобными ограничениями, чем занимали себя и что переживали в столь же непростое время.

В числе адресатов в первую очередь невеста Наталья Гончарова, ради которой Пушкин и отправился в Болдино Для устройства свадьбы, и в том числе изготовления приданого, нужны были средства. У обедневших Гончаровых их не было, и Пушкин был вынужден просить отца выделить часть семейных владений, чтобы потом заложить свою долю и получить деньги. , его петербургские друзья и литературные союзники — Петр Плетнев и Антон Дельвиг, московский знакомец и издатель Михаил Погодин. При параллельном чтении этих писем хорошо видно, как отличается пушкинская интонация в разговоре с каждым из адресатов, кроме того, невесте он почти всегда пишет (но мы цитируем эти письма в русском переводе).

1. О первом появлении холеры

Пушкин присутствовал при последних минутах умирающего, о которых вспоминает (видимо, не без доли художественного вымысла) дальше в письме Плетневу:

Василий Львович оказывается для Пушкина примером настоящего литератора, который не забывает о литературе, даже глядя в лицо смерти.

3. О разнице между невестой и женой

Портрет Натальи Николаевны Пушкиной, в девичестве Гончаровой. Александр Брюллов. 1831–1832 годы Всероссийский музей А. С. Пушкина

4. О силе любви и безопасности объятий на расстоянии в 500 верст

5. О важности самоизоляции и мерах предосторожности

6. О важности информированности и вреде слухов

7. Об особенностях корреспонденции во время эпидемии

Письмо Пушкина Прасковье Осиповой от 5(?) ноября 1830 года со следами дезинфекционных проколов Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН

Получив наконец записку Натальи Николаевны от 1 октября и узнав, что Гончаровы все-таки остаются в холерной Москве, Пушкин эмоционально переходит в письме к ней на русский язык вместо привычного и этикетного французского. Шире становится и интонационный диапазон: с искренним волнением сочетается насмешливость тона — прежде всего при упоминании о брате Льве, к которому Пушкин всегда относился с покровительственной иронией старшего брата.

8. О потребности критиковать

Портрет Михаила Погодина. Фр. Шир. Прага, 1846 год Государственная публичная историческая библиотека

9. О сочувствии несчастным

Прасковья Осипова. Рисунок Натальи Ивановны Фризенгоф. 1841 год Wikimedia Commons

10. О возвращении в Москву, творческих успехах и финансовом кризисе

Пушкину удалось добраться до Москвы только 5 декабря 1830 года. Получив к 27 ноября из уездного города Лукоянова свидетельство о благополучном эпидемиологическом состоянии Болдина, Пушкин наконец уверенно выехал из нижегородского имения, хотя все равно был на несколько дней задержан при подъезде к Москве в карантине в Платаве (ныне деревня Плотава Орехово-Зуевского района Московской области). Финансовые итоги трехмесячного карантинного сидения были малоутешительны, но зато творческие свершения — велики. Пушкин взахлеб дальше пишет Плетневу:

Изображения: Валентин Серов. Александр Пушкин на скамейке в парке. 1899 год
© Всероссийский музей А. С. Пушкина / Diomedia

Кого когда-то называли люди

Кого когда-то называли люди
Царем в насмешку, Богом в самом деле,
Кто был убит — и чье орудье пытки
Согрето теплотой моей груди…

Вкусили смерть свидетели Христовы,
И сплетницы-старухи, и солдаты,
И прокуратор Рима — все прошли.

Там, где когда-то возвышалась арка,
Где море билось, где чернел утес, —
Их выпили в вине, вдохнули с пылью жаркой
И с запахом бессмертных роз.

Ржавеет золото и истлевает сталь,
Крошится мрамор — к смерти все готово.
Всего прочнее на земле печаль
И долговечней — царственное слово.

Анна Ахматова — одна из виднейших русских поэтов прошлого века, ее имя стоит в одном ряду с Есениным, Маяковским, Пастернаком, Цветаевой, Мандельштамом. Писала она исключительно лирику (и любовную, и гражданскую, и философскую, и религиозную).

Родилась Ахматова в 1889 году под Одессой, в семье морского инженера Андрея Горенко. Спустя год семья перебралась под Санкт-Петербург, в Царское Село. В десятилетнем возрасте Анна тяжело заболела, была при смерти — и вот этот ранний, детский опыт ощущения смерти повлиял на все ее дальнейшее поэтическое творчество.

В 1903 году, в Царском Селе, еще будучи гимназисткой, она познакомилась с юношей на три года ее старше — Николаем Гумилевым. Так начались их сложные отношения, завершившиеся в 1910 году браком, который, впрочем, распался в 1918 году (тогда-то, после развода, она и взяла себе фамилию Ахматова, хотя стихи под этой фамилией публиковала и раньше). В 1912 году у них родился сын Лев (в будущем — известный ученый-историк и мыслитель).

Умерла Анна Ахматова в марте 1966 года, похоронена на кладбище поселка Комарово под Ленинградом.

Начнем с одной вроде бы мелкой, но на самом деле важной детали: в рукописи этого стихотворения Ахматова указала не только время написания (1945 год), но и место: Фонтанный дом в Ленинграде (Фонтанным его назвали, поскольку находится он близ реки Фонтанки, его адрес — набережная Фонтанки, 34). Там Анна Андреевна жила с 1923 по 1952 годы. И это не просто дом, а дворец, принадлежавший до 1917 года одной из ветвей старинного аристократического рода Шереметевых (между прочим, в 1917 году последний его владелец, граф Сергей Шереметев, добровольно отдал свою усадьбу государству). После революции тут разместили несколько музеев, и там же дали квартиры их сотрудникам — в том числе третьему мужу Ахматовой, Николаю Пунину. Точнее, квартира была не в самом Фонтанном доме, а в южном флигеле.

Итак, о чем это небольшое стихотворение? И почему в советское время из него были опубликованы только четыре последних строки? Потому что оно о Христе, причем не иносказательно, не метафорически, а напрямую. А во времена государственного атеизма религиозное по своей сути стихотворение просто не могло быть напечатано. Счастье еще, что оно вообще хоть как-то, хоть в обрезанном виде, но было издано.

Но эти стихи не только о Христе — а еще и о двух неизбежностях: неизбежности смерти и неизбежности бессмертия. И еще — о том, что творчество поэта тоже в некотором смысле становится победой над смертью.

Однако давайте по порядку.

Евангельская весть

Кого когда-то называли люди
Царем в насмешку, Богом в самом деле,

Нам сейчас очевидно, что речь здесь идет именно о Христе, но это далеко не всем современникам Ахматовой было понятно. Поэтому, кстати, само это стихотворение для кого-то могло оказаться не только поэзией, но и христианской проповедью.

Какие же люди называли Христа царем, но в насмешку? Прежде всего — римские солдаты, которым прокуратор Иудеи Понтий Пилат приказал бить Христа. Этому предшествовал допрос, который вел Пилат.

И поднялось все множество их, и повели Его к Пилату, и начали обвинять Его, говоря: мы нашли, что Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем. Пилат спросил Его: Ты Царь Иудейский? Он сказал ему в ответ: ты говоришь (Лк 23:1–3).

В Евангелие от Иоанна об этом рассказано подробнее:

Иисус отвечал: Царство Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан Иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда. Пилат сказал Ему: итак Ты Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь. Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего (Ин 18:36–37).

После этого (когда он предложил иудеям отпустить Иисуса, но те отказались, предпочтя дать свободу разбойнику Варраве) Пилат отдал Христа римским воинам:

Тогда Пилат взял Иисуса и велел бить Его. И воины, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову, и одели Его в багряницу, и говорили: радуйся, Царь Иудейский! И били Его по ланитам (Ин 19:1–3).

Кто был убит — и чье орудье пытки
Согрето теплотой моей груди…

Убит — то есть казнен, распят на кресте. Распятие было одним из самых мучительных видов казни, осужденный умирал медленно (иногда в течение нескольких дней). Поэтому крест был не только орудием казни, но и орудием пытки.

Прижимаю к сердцу крестик гладкий:
Боже, мир душе моей верни!

Неизбежность смерти и намек на бессмертие

Итак, первые четыре строки ахматовского стихотворения — это сконцентрированный евангельский рассказ о Христе и о том, что сделали с Ним люди. Но стихотворение продолжается.

Вкусили смерть свидетели Христовы,
И сплетницы-старухи, и солдаты,
И прокуратор Рима — все прошли.

О чем это? Что смерть неизбежна для всех — и добрых, и злых, умных и глупых. Кто такие свидетели Христовы, названные в перечне вкусивших смерть? Это Его ученики (почти все они, за исключением скончавшегося своей смертью апостола Иоанна Богослова, приняли мученическую смерть, свидетельствуя о Воскресении Христовом). И с ними произошло то же, что с теми, кто осудил Христа на смерть, кто издевался над Ним (Пилат, солдаты), кто ничуть не сострадал Ему (сплетницы-старухи). Потому что такова человеческая природа (вернее, такой человеческая природа стала после грехопадения Адама и Евы). Смерть не наказание за плохое поведение, это просто естественное последствие первородного греха.

И эта мысль развивается далее:

О чем это? О том, что умирает не только человек, умирает, распадается вообще все в материальном мире. Время как бы стирает материю.

Арка, особенно в сочетании с морем — здесь это, видимо, отсылка к античной средиземноморской культуре. Прошли века, тысячелетия — и нет уже этих арок, нет этой античности. Но образ развивается дальше:

Бог-Слово и слово поэтическое

Читаем последнюю строфу стихотворения.

Первое, что тут приходит в голову — что Ахматова плохо знала химию с физикой. Золото же не может ржаветь, а сталь не может истлевать, она же не органика. Такие упреки иногда высказывают школьники, если им задают читать и разбирать это стихотворение.

Школьники не знают двух вещей. Во-первых, им незнакомо понятие оксюморон, то есть образное сочетание вроде бы несовместимых вещей. В поэзии это бывает сплошь и рядом, поэт рвет шаблоны.

Во-вторых, школьники не догадываются, что здесь есть отсылка к Новому Завету, к Посланию апостола Иакова, где тот обличает бессердечных богачей: Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельством против вас и съест плоть вашу, как огонь: вы собрали себе сокровище на последние дни (Иак 5:3). А у апостола Иакова тут, скорее всего, тоже отсылка — к ветхозаветному посланию пророка Иеремии: Если кто не очистит от ржавчины золота, которым они обложены для красы, то они не будут блестеть; и когда выливали их, они не чувствовали (Посл Иер 1:23) (тут пророк имеет в виду языческих идолов — что они просто предметы и никакого божественного присутствия в них нет).

Что это за слово? О чем речь? А тут два смысловых уровня.

В самом деле, прошли десятки лет. Давно уже нет людей, которые травили Анну Ахматову, нет цензоров, а стихотворение — есть, причем в полнокровном виде. Не потому ли, что Бог сохраняет всё? То есть не дает исчезнуть всему тому, что содействует нашему спасению. В том числе и царственному слову.

И мы приходим к тому, с чего начали.

Материалы, которые использовались при подготовке статьи:

Читайте также: